Крушение России. 1917

Васильев тоже вспоминал тот вечер: «После того, как мы покончили с текущими делами, мы долго по-дружески беседовали вместе с женой, моим братом и моим другом Гвоздевым, который был впоследствии безжалостно убит большевиками. Министр в тот вечер показал себя с лучшей стороны как прекрасный собеседник и воспитанный человек. В десять вечера Протопопов покинул меня, чтобы принять участие в заседании кабинета министров»[1838].

Правительство было настроено более решительно, чем предыдущей ночью, хотя это его заседание на квартире Голицына носило характер частного совещания. На нем были приняты две очень серьезные меры. Во-первых, премьер дал ход высочайшему указу о прекращении занятий Государственной думы и Государственного Совета. Родзянко вскоре нашел у себя на квартире отпечатанный текст указа: «На основании статьи 99-й Основных государственных законов повелеваем: занятия Государственной думы прервать с 26 февраля сего года и назначить срок их возобновления не позднее апреля 1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Правительствующий сенат не оставит к исполнению сего учинить надлежащее распоряжение»[1839]. Таким же указом были прерваны занятия Государственного Совета.

Во-вторых, в Петрограде вводилось-таки осадное положение. Что это значило, мало кто себе представлял, форма распоряжения не обсуждалась. Заседание затянулось и на следующий день. «После полуночи меня по телефону тоже вызвали в дом Голицына, — вспоминал Васильев. — Там я нашел все правительство в сборе, и меня попросили детально описать политическую ситуацию в данный момент, в том числе, как развивается революционное движение и какие контрмеры принял Департамент полиции. Я, насколько мог без документов, долго объяснял министрам зловещую связь, возникшую между Думой и главнокомандующим армией (имелся в виду начальник штаба главнокомандующего Алексеев — В. Н.), потом сделал несколько замечаний о революционной пропаганде среди молодых резервистов и транспортников; и подытожил утверждением, что теперь, когда лидеры самых ярых бунтовщиков арестованы (дополнить)»[1840].

Генерал Спиридович ехал домой по ночному Петрограду из Охранного отделения под свежими впечатлениями от увиденного и услышанного там, в том числе от Глобачева. Он только что видел, как один из руководителей агентуры на всякий случай уничтожал все документы, касавшиеся секретных сотрудников. «На улицах было пустынно. Полиции не было. Изредка встречались патрули и разъезды. Спокойно, зловеще спокойно. Но неспокойно в казармах. Всюду ведутся разговоры о событиях дня, обсуждают стрельбу по толпам, бунт «павловцев». Смущены не только солдаты, но и офицеры. Офицеры увидели за день на улицах полную неразбериху: нет руководства, нет старшего начальника. Павленков, которому пытаются дозвониться, даже не подходит к телефону. Офицеры критикуют и бранят высшее начальство»[1841]. Достаточно было одной только искры…

Глава 13 РЕВОЛЮЦИЯ 27 февраля (12 марта), понедельник, и ночь на 28 февраля (13 февраля), вторник

Исторические фигуры складываются либо тогда, когда их везут на эшафот, либо тогда, когда они посылают на эшафот других людей.

Федор Шаляпин

Если бы не Октябрь, именно 27 февраля отмечалось бы как День Революции. Все происходившее до этого в Петрограде — а нигде больше беспорядков не наблюдалось — можно охарактеризовать скорее как забастовки, демонстрации и голодные бунты. Революционное звучание, которое пытались им придать сами революционеры, отражало, скорее, их собственные чаяния. 27-го все изменилось.

Военный мятеж и старая власть

Во многих казармах ночью не спали, переживая день вчерашний и предугадывая день грядущий. Революцию начнет учебная команда лейб-гвардии Волынского полка. Накануне она активно действовала на Знаменской площади и на Николаевской улице, не раз стреляя в толпу. Солдаты слышали революционных агитаторов, просьбы и увещевания простых рабочих, студентов, женщин, которые умоляли не прогонять, не убивать… Всю ночь — тихие разговоры по кроватям, на нарах. «И в момент наивысших мучений, невыносимого страха перед наступающим днем, задыхающейся ненависти к тем, которые навязывают палаческую роль, раздаются в казарме первые голоса открытого возмущения, и в этих голосах, так и оставшихся безымянными, вся казарма с облегчением, с восторгом узнает себя. Так поднялся над землею день крушения романовской монархии»[1842], — напишет с присущим ему пафосом действительный знаток пролетарской и солдатской психологии Лев Троцкий (который в тот день, правда, был в Нью-Йорке).