Круть (с разделением на главы)

Сцена была пуста. Девчата в зале галдели. Иногда среди них вспыхивала короткая перебранка или даже обмен тычками. Тогда ликвидировать безобразие бросалась дежурная жандармесса.

На сцену поднялась распорядительница и сказала:

— Девочки, напоминаю — после сеанса можно будет покормить нашу гостью. Можно кидать ей в аквариум донат-конфеты прямо из зала. Чтобы у вас в руках оказались вкусняшки, надо их предварительно купить через имплант. Если не запаслись, ещё есть время…

Когда распорядительница спустилась в зал, тренькнул зуммер. Из-за кулис появились два ливрейных лакея, как это принято в институтах благородных девиц, претендующих на шик. Лакеи внесли на сцену ковчег — что-то вроде паланкина с ручками.

Поставив паланкин на пол, они раздвинули его в стороны и вверх, превратив в большую как киноэкран раму. Теперь из зала казалось, будто на сцене появился огромный аквариум (но сбоку было видно, что у него только два измерения). Фальшивый аквариум стал с журчанием наполняться такой же фальшивой водой.

Конечно, это была примитивнейшая проекция, но она производила впечатление именно своей древней простотой. На сцену словно внесли скрижаль Завета.

Девчата в зале даже притихли.

Когда аквариум наполнился до конца (несколько капель довольно убедительно выплеснулось на сцену), звон зуммера повторился. Погас свет, раздался щелчок, и воду в аквариуме озарили таинственные фиолетовые лучи.

— Ах-ах! — пронеслось над залом. В аквариуме плавала Рыба.

Размеры проекционной зоны были выбраны идеально: обрамлявшая рыбу рамка оказалась именно такого формата, чтобы обрезать и страшные длинные щупальца под юбчатыми колоколами, и растущее из спины длинное удилище (его частично скрывала голова). В таком формате Рыба походила не столько на глубоководную медузу, сколько на даму в бальном платье. Её миловидное лицо уже не напоминало о японских ужасах.

Девчата захлопали в ладоши.

Рыба улыбнулась — и сделала очаровательный подводный книксен, полный неги и невесомости.

— Здравствуйте, дорогие слушательницы, — начала она. — Сегодня у нас будут чтения, в которых для меня очень много личного.

Когда Рыба говорила, её рот двигался самым естественным образом, и вокруг него не возникало никаких пузырей. Голос у неё был мелодичный и глубокий. Он разлетался над залом без всякого бульканья.

— Поэтому заранее прошу извинить, если меня охватят сильные эмоции, и на моих глазах выступят слёзы…

Интересно, подумал я, как она это сделает под водой? Может, слёзы подкрасят? Но выйдет некрасиво. Наверно, фигура речи. Впрочем, решили же вопрос с голосом. Может, и тут что-то изобретут.

— Сегодня я отвечу на вопрос, заданный во время нашей последней встречи, — продолжала Рыба. — Почему моё литературное прозвище, заменившее мне настоящее имя — Рыба? Похвастаюсь перед вами. Это подарок хорошо известного вам Германа Азизовича Шарабан-Мухлюева, сделанный века назад. Он посвятил мне эссе под таким названием. Немного среди нас найдётся подобных счастливчиков, верно?

Над залом пролетел одобрительный гул.

— Именно после публикации этого эссе меня начали называть Рыбой. И в конце концов я приняла это имя, подаренное классиком…

Шум в зале стал громче, и Рыба дождалась, пока он стихнет.

— Трудно поверить, но я лично общалась когда-то с двумя, как мне представляется, важнейшими столпами нашей национальной культуры — Германом Шарабан-Мухлюевым и Варварой Цугундер. Вот как долго я живу на свете. Но сказать про них что-то новое, яркое и отсутствующее в их официальных биографиях я не могу. Дело в том, что наши пути с Варварой разошлись раньше, чем она встала на путь революционного насилия. А потом я, как и многие баночные долгожители, сделала себе так называемую подтяжку ума, то есть коррекцию памяти. Я убрала личные воспоминания о Германе, о Варваре и о многом другом. Когда вам столько веков, мои милые, это единственный способ сохранить рассудок. Так спокойнее. Меня не терзает Мнемозина. Поэтому я могу смотреть на любые вершины духа спокойно и отстранённо, и ничто не мешает мне непредвзято воспринимать чужое творчество… Так что расспрашивать меня про личные обстоятельства великих людей не стоит. Я знаю ровно столько же, сколько вы.

Рыба смахнула подводную слезу, и я даже не успел удивиться тому, как элегантно и естественно это получилось.