Крутые перевалы

Стефания чем-то напоминала инженеру знакомку по тюрьме, заставляла искать сближения с нею. Инженер старался отделаться от навязчивых мыслей и не мог. Он не выносил одиночества.

В зеленом городке, теперь атакуемом ежедневными метелями, был первый день отдыха. Может быть, поэтому Стефании удалось созвать полностью партийный и профессиональный актив. Там, за стеной, обсуждались обычные вопросы о соцсоревновании, ударных бригадах, но для Горлинского теперь они приобретали обостренный смысл и именно потому, что в постановке их принимала участие женщина, двойник той героической девушки, образ которой остался незабываемым.

Вот и сейчас, спланировав окончательно расстановку сил на строящейся фабрике, он намеревался поговорить со Стефанией до беседы с директором.

Но инженера до самого обеда задержал пришедший Пастиков.

— По-орядочная цифра, — тянул Горлинский, подчеркивая последние итоги.

— Большая? — Пастиков щурил глазом в угол, где просвечивала щель. — А конную тягу считал?

— Как будто все учел… Вот стоимость материалов может измениться, — это верно.

Инженер изучал смуглое лицо главы строительства, ожидая увидеть в нем разочарование.

Но Пастиков только посвистал сквозь зубы и беспечно выпалил:

— Деньги — хлам! Если нам дадут кредит на четыре года, то весной мы будем делать дорогу… Давайте, отделывайте проект и двинем в край.

Горлинский откинулся и остался сидеть с широко открытыми глазами. Эта смелость была несвойственна ему. Но дерзостный порыв Пастикова сразу приподнимал жизнедеятельность и заражал. Он весело захлопнул коричневый портфель, собираясь последовать за директором, — Пастиков уже бежал к Севрунову.

Разметая дорожки около вольер, зверовод предупредил его торжественным шепотом:

— Не пугай, тут интересное дело.

— А какое?

— Любопытное… Сегодня новорожденный лисенок… Чертовски капризный зверь.

Зверовод жарко дохнул в раскрасневшееся лицо Пастикова и приложился ухом к стенке бревенчатого ящика. Они неслышно отошли от вольеры и направились к маральнику. Сторожа выпускали маралов, посветлевших от зимнего покрова. Застоявшиеся и отдохнувшие, звери перепрыгивали через острогорбый сугроб и неслись в крайний угол поскотины, где терялись на фоне белого поля.

— Сколько осталось? — спросил Пастиков, любуясь горделивой осанкой самцов.

— Десять. Из них три молодых, — ответил зверовод.

— На следующий год, думаешь, сотни будут?

— Обязательно… Хотя трудно предполагать.

К воротам подошел молодой марал и остановился, скобля о поперечную перекладину дудками еще не распустившихся рогов.

— Васька! — окликнул Севрунов.

Марал покосил на них желто-карими глазами и задорно ударил ногой в пушистый снег.

— Ишь фокусник! — рассмеялся сивобородый сторож. — Не поверите, ведь к хлебу подходит.

Он подбросил кверху мохнатую шапку и звонко свистнул. Марал взметнул рогами и, поднявшись на задние ноги, сделал крутой поворот. Сзади остался только столб снежной пыли.

— Надо ехать ловить зверей, — сказал Севрунов.

— Обожди, еще снег мелкий, — ответил Пастиков.

К ним незаметно подошли Кушненко и Самоха. Подбритым Василий выглядел совсем молодым мужчиной. Он поправился, отмыл лицо и оделся в красный полушубок.

— Вот парень домой просится, — начал Самоха, отозвав Пастикова в сторону.

— А как ты думаешь… Можно пустить его? — строго глянул Пастиков.

— Чего же… мужик работал исправно — лучше некуда. Опять и семья там в деревне… Пятый годок бабу не видал… Ребятенки, поди, с него выросли.

Пастиков стегнул прутом по голенищу сапога и в упор посмотрел в серые блуждающие глаза Кушненки.

— Я не держу тебя, Василий. Но смотри сам. Тебе надо еще кое-какие грехи поквитать с советской властью… Сам знаешь…

Кушненко поправил шапку-татарку и тряхнул головой.

— Вот я навроде за советом и пришел, Петр Афанасьевич. Вчера ездил за слегами к улусу и видел князька ихнего. Ну это разговор, то да се. И выпытал, — а он мне верит будто. И по намекам выходит, что ясашных совсем напугали. Теперь они таборуют около Кутурчиновой речки и вряд ли вернутся домой. Алжибайка похвастывает, что скоро будет что-то такое… Звал меня с собой.

— Ах, оборотень! — кашлянул Самоха. — Так и знай — заявится с лукавством.

— Ну это посмотрим, — Пастиков нахмурил брови и пошел в контору. Он приостановился и добавил: — Зайди, Кушненко, ко мне вечерком.

Через час Чекулак подвел к квартире директора трех оседланных коней. Жители зверосовхоза с любопытством расспрашивали друг друга.

— К улусным, наверное, едет.

— По видам-то к ним.

— Может быть, на охоту.

— Бедовый человек… Совсем охромеет без отдыха.

Пастиков позвал Стефанию и с Севруновым поехал вперед. За ними пешими направились Чекулак и Джебалдок. Неотвердевший снег разрыхлялся до земли. Лошади и люди тяжело шагали по уброду. Сыгырда опоясалась белыми заберегами, недалеко шумел ее глубокий фарватер.

В улусе осталось только семь семейств. Все они собрались в зимнюю юрту беловолосого Сартыгана. Гостям предложили чаю. Чтобы не обидеть хозяев, Пастиков пил до пота и, окончив, подсел к старикам.

— Где старшина? — спросил он.

— Алжибай уехал на Кутурчинную речку, — ответил Сартыган.