Крутые повороты

— Если наше производство не будет идти по пути удешевления, — сказал Дзержинский и резко вытянул перед собой руку, — то ему неминуемо, — он повторил, — неминуемо угрожает гибель со стороны капиталистических стран, которые могут и которые в настоящее время производят дешевле нашего…

Гаккель это выслушал. Не удивился.

Уже в пору строительства тепловоза, получая от Коршунова астрономические счета за простейшую работу, за пустяковый гвоздь или лист железа, зная, что по-другому Коршунов поступить сейчас не в состоянии, по-другому сейчас не продержится, не выживет Балтийский завод, Яков Модестович, однако, прекрасно понимал: производство, не считающее денег, пожирающее любые суммы и средства, поднатужившись, поставит высокий рекорд, но существовать долго, прочно и надежно оно не сможет.

Сказав однажды Скорчеллетти: «Неблагоразумие мое революции сейчас более угодно, чем осмотрительность профессора Ломоносова», Яков Модестович прекрасно понимал, что «неблагоразумие» способно выиграть час, день, месяц, но всегда «неблагоразумием» не проживешь. После безрассудной храбрости, безрассудного успеха и подъема рано или поздно наступает время трезвости, время осторожности, время расчета и расчетливости…

«Неужели оно уже наступило, это время? — с интересом и тревогой подумал Гаккель. — Уже наступило?»

— …Очень часто, к сожалению, мы, хозяйственники, подходим к вопросу о финансах, о средствах как к какой-то силе, вне нас лежащей, — с усмешкой сказал Дзержинский и двумя руками показал размеры этой нами воображаемой и пугающей нас силы. — Иначе, чем фетишизмом, это назвать нельзя, сказал он. — От этого фетишизма нам надо во что бы то ни стало избавиться.

«Значит, оно уже наступило, новое время, — подумал опять Яков Модестович. — Так это прикажете понимать?»

И посмотрел на Коршунова.

Тот слушал очень сосредоточенно.

— Мы знаем, — говорил Дзержинский, — что на базе высоких цен промышленность загнивает, организаторы промышленности, — он повысил голос, перестают иметь тот импульс, который их заставляет искать все нового и нового, все лучшего и лучшего…

Коршунов поймал на себе взгляд Якова Модестовича, обернулся и, вздохнув развел руками…

— Кажется, мы с вами взрослеем, Константин Николаевич, — перегнувшись через кресло, тихо ему сказал Гаккель.

— Что ж, взрослеем, — так же тихо согласился Коршунов.

Дзержинский продолжал:

— …Весь международный пролетариат следит и наблюдает за нашими успехами в этой области, и именно эти успехи должны доказать всему капиталистическому миру, что формы советского строя, когда государство находится в руках рабоче-крестьянского правительства, что эти формы могут и должны поднять наше производство на более высокий уровень, что эти формы могут гораздо более успешно, могут гораздо более рационально, могут гораздо более экономно давать лучшие результаты, чем формы строя частной собственности, формы капиталистического строя…

Гаккель неожиданно подумал, что сегодняшний день, видимо, станет для него днем подведения и осмысления некоторых итогов.

И подготовкой к будущему.

Он подумал об этом почти без удивления, почти спокойно.

Дзержинский оперся руками о трибуну, помолчал, заговорил о другом.

— У нас, — сказал он, — во всем нашем производстве замечается, что каждый завод стремится сделать у себя, в своих мастерских, все, что ему нужно. Он занимает пространство, занимает станки, людей, и, в конце концов, вследствие разнообразия всей этой работы люди не могут, не в состоянии дать того, что они могли бы дать при строгом разделении труда…

Это Гаккель знал тоже.

Заказывая основную постройку тепловоза заводу не железнодорожному, а судостроительному, Гаккель отлично понимал, что так он действует по нужде, по крайней необходимости, что в разруху и в нищету думать приходится не о рациональной организации работ, а о том, чтобы как-нибудь выжить, как-нибудь выстоять, продержаться и укрепиться, на пустом месте начать строить технику завтрашнего дня. Он хватал, не раздумывая, свой шанс — судостроительный завод, точно так же, как судостроительный завод, не раздумывая, хватал шанс свой — тепловоз Гаккеля.

Яков Модестович убежден был: его нетребовательность революции более угодна и выгодна, чем профессиональная разборчивость и рассудительность профессора Ломоносова.

Но так было вчера.

Значит, сегодня уже не так?

Сегодня, значит, уже не проживешь безоглядным рывком, штурмом, атакой, сегодня требуется жить, наоборот, с оглядкой, рассудительно, рационально, разборчиво…

— Нам необходима специализация, — сказал Дзержинский. — Тенденция — производить у себя все необходимое, представлять собой какой-то замкнутый круг является серьезной опасностью…

Да, подумал Гаккель, судостроительный завод должен делать не танк, и не трактор, и не тепловоз, а то, что он умеет и приспособлен делать, суда, пароходы…

Гаккель подумал: мавр сделал свое дело, мавр должен удалиться…

Скорчеллетти, видимо, заметил невеселую улыбку Якова Модестовича, вопросительно на него посмотрел.

Гаккель наклонился к нему, сказал тихо:

— Мавр сделал свое дело…