Крутые версты от Суры

День между тем разгорается. В вышине заливаются жаворонки, дует слабый, прохладный ветерок. Пересекаем небольшое поле, входим в лес, растущий по кряжу реки Суры. Загоняем коров в лес и завтракаем, извлекая содержимое сумок. Все старше меня лет на пять, я самый маленький. О коровах и не думаем - все равно дальше Суры не пойдут. Играем самозабвенно до самого вечера, пока коровы не выйдут из леса. Вечером гоним обратно.

1 посёлок в Воротынском районе Нижегородской области. пристань на Волге, при впадении реки Сура

Ночное

Это было в шесть лет. А в восемь я уже стал ездить в ночное. Теперь я имею дело с лошадьми, их у нас две: старшая - светло-гнедая и младшая - темно-гнедая. Старшая свирепого нрава, кусается и лягается, младшая смирная. Главная трудность - я не могу самостоятельно взбираться на лошадь из-за маленького роста. Сколько слез было из-за этого! В деревне дело проще! Подведу лошадей к пряслу, взбираюсь на него и сигаю оттуда на спину лошади. Но плохо, если дело происходит в открытом поле. Там уже ищу какой-нибудь пенек или канаву. Но вскоре приспособился и тут.

Когда лошадь щиплет траву, я тихонько подкрадываюсь и ложусь животом на шею лошади. Она вскидывает голову, и в это мгновение я перебираюсь с шеи на спину. В ночном, все-таки, весело. Разводим большой костер, рассаживаемся вокруг, печем картофель, играем в карты, поем и рассказываем сказки. Песни самые разные, новые революционные и старинные русские. У меня есть песенник, его я купил у одного старшего товарища за 15 копеек, подаренные мне одной старой теткой из Изамбаево [2] . Тут впервые я обнаружил, что у меня голос и хороший слух. Мелодии я запоминал с первого раза.

В ночном господствует строго определенная иерархия. Командует всеми обычно кто-нибудь из старших мужиков, ему лет под 40. У него в подчинении адъютанты. Когда запас дров кончается, атаман властно командует:

- А ну, все за дровами!

Иногда при этом он огреет уздечкой своих адъютантов. Те вскакивают, как ошпаренные, и начинают лупить нас уздечками. Жаловаться домашним не положено, потом житья не будет. Страха нет совершенно, в ночном лесу чувствуем себя как дома на печке, ведь нас много, да и привыкли уже, бывая здесь днем и ночью. Например, сходить ночью одному на кладбище, казалось бы, жутковато. А мы разведем в середине кладбища костер, подбрасываем туда старые подгнившие кресты и чувствуем себя хорошо. Правда с крестами вышло скверно: однажды нас застал за этим занятием глухонемой мужик и гонялся потом за нами всю ночь. Так что пришлось это дело прекратить. При возвращении с дровами каждый подвергается проверке и, если принес мало, уходит собирать повторно.

Спать в ночном не положено, за это ждет соответствующая экзекуция. Самое легкое наказание, это когда спящему у костра разрисовывают сажей лицо. Но некоторые ухитряются спать в отдалении, где-нибудь под кустом. Найдя такого, защепляют за лапти специально приготовленный крючок из дубового сучка и тащат под гору через все кочки и пеньки. Бедняга орет благим матом. Это называется "тащить соху". Парни, повзрослев, едут на потраву лугов, где пастьба скота запрещена до сенокоса. Это называется "идти в драгуны". Часто парень забирает с собой девушку, за которой ухаживает. Идти в драгуны считается почти геройством, парень горделиво похлопывает утром по туго набитому животу своего коня. Обычно травят не свои покосы, а соседних деревень. Бывает, на этой почве разыгрываются настоящие побоища.

2 Деревня в Ядринском районе Чувашской Республики

Шиллер и варвары 

Учиться я начал рано, в шесть лет, в 1924 году. Мои товарищи -соседские мальчишки, были вдвое старше меня, кто на два года, кто на четыре, а кто и на шесть лет. Вместе играли, вместе и в школу пошли. Основное, что поражает теперь при воспоминании, - это нехватка учебных пособий, книг, карандашей, тетрадей. Букварь нам выдали один на пять человек, бумаги не было вообще, карандаши разрезали пополам. Да и купить в деревне было негде. Учиться надо, а писать не на чем. Клочок чистой бумаги для нас был кладом, мечтой. Эта нехватка бумаги преследовала меня еще долго, вплоть до Горького. Писали на оберточной бумаге, на старых газетах и книгах. Помню, в Ядринском педагогическом техникуме преподаватель математики Апухтин взял в руки исписанную одним книгу на немецком языке, внимательно просмотрел ее, перелистал и презрительно процедил сквозь зубы:

- Это варварство!

Все притихли. Я не удержался:

- Почему, Григорий Федорович?

- Потому что это Фридрих Шиллер. Понимаете, Фридрих Шиллер!

Читать я научился как-то сразу, безо всяких усилий, совершенно незаметно даже для себя.

Хуже обстояло дело с письмом. Мне просто нечем и не на чем писать, нет ни карандаша, ни бумаги. На первом же уроке учительница заметила мое затруднение,

- У тебя нет карандаша?

- Нет,

- Кого знаешь из старшеклассников?