Кружение дней

Вот они сидят за столиком в тропической кафешке. Он прикладывает кружок лайма, снятого с бокала с коктейлем к лицу, изображая монокль, а морщинки-смешинки так и брызжут радостью.

Вот он неспешно обводит поцелуями ее ключицу в томной ласке после всех страстей, поднимает голову и взгляд его светился лучиками нежности.

Вот он щурится от накатывающих слез после Чемпионата Мира, на котором выиграла Аня и вся любовь к маленькой чемпионке сползает из зрачков к внешнему уголку века.

— И где же твой папа? — не удается скрыть надежду, вползающую ядовитой змеей и щекочущую душу.

Поднимается и упирается в тот самый прищур, который так удачно передался его дочери. Не улыбается. Смотрит недоверчиво, будто боится, что его выгонят. “Да я давно уже за всё тебя простила. За всё, что раньше, как казалось, не могла”.

— Твой папа не понаслышке знает, как мы работаем, — главное сейчас — не дать голосу сорваться.

Петров оборачивается и еще крепче сжимает ее ладонь, надеясь дать силы и покоя, которого как ни бывало. Аню подбрасывает с места и буквально роняет в объятия обожаемого Антона Владимировича. И он, кажется, тоже тает рядом с этой девочкой. Прижимает ее. Чмокает в макушку. И, наконец-то, Катерина видит его улыбку. Все такую же детскую и открытую. И еще видит, что у него пол головы седые и в бороде пробивается серебро. Он повзрослел. И нет, она не может сказать — “постарел”.

А вот Марию Богорову ее папочка, кажется, не посвятил, куда они идут и насколько близко он сам был знаком с котлом “Зари”.

Однако, не стоит забывать, что у них не встреча одноклассников.

— Девочки, мы вас берем. Ты, Маша, будешь заниматься у Александры Константиновны, а ты, Лиза, у Анны Николаевны. Завтра общее собрание. Родителям быть обязательно.

****

Его Катя видит сразу же между незнакомыми лицами других родителей. И снова вползает змея-надежда, что он подойдет после собрания и заговорит. Нет. Уходит одним из первых. Что же, значит — не сегодня. А, может, и никогда. В конце концов, хотеть, чтобы ребенок добился максимума, и хотеть общения с давно забытой любовницей, которая уже и не женщина для него, это из разных опер.

Она неспешно возвращается к себе и погружается в документы. Ненавистные. Необходимые.

Аккуратный стук в дверь, и седеющая голова, просунувшаяся в проем. Готова ли она его принять на разговор-встречу? Сердце прыгает четверной лутц и выезжает из него, закручивается в спираль без смены ног и пауз.

— Не ждала увидеть тебя, — произносит, держа кофейную чашку у губ, Катерина.

— Иногда беглецы возвращаются? — грустно смеется мужчина.

— Еще и с жертвенными агнцами, — нет, она не осуждает, но жалеет его солнечную девочку, как и всех своих подопечных, — Ты правда хочешь ребенка засунуть в нашу мясорубку?

Богоров молча пьет кофе, игнорируя вопрос про агнцев.

— Вы вернулись в Москву? — ждет боли ответа про жену. Наверное, красивая. Маша очень симпатичная девочка. И не очень-то похожа на отца. Точно молодая. Уж по сравнению с ней-то любая будет молодой.

— Мы с Машей — да.

Странный ответ. Короткий и отметающий всякие возможности к продолжению темы.

— Зачем ты подстриглась? — внезапно задает вопрос Антон. И становится и вправду больно. Наверное, больнее, чем при мысли о жене. Потому что неожиданно.

— Удобно и надо же что-то менять в жизни, — врет Мейер.

— Это не ты, — огорченно говорит мужчина.

— Я — только старше, — сквозь внутреннюю пустоту утверждает женщина.

Нужно прекращать этот мазохистский диалог, который того и гляди закончится ее слезами.

— Рада была тебя видеть, Антош! — Екатерина выходит из-за стола, показывая, что время на беседы с ним у нее истекло. Ей хочется сбежать от его близости. От такого знакомого голоса. От этого обдирающего сердце прищура незабытых карих глаз.

И остро чувствует мужскую горячую ладонь у себя на запястье. А сил сопротивляться тому, как он тянет ее ближе, нет никаких. Его руки на талии, так знакомо и так далеко в памяти. Тяжелый лоб утыкается ей в живот. Оба замирают.

Глухо, поглощённый тканью свитера и ее телом, звучит его голос:

— Я так по тебе скучал… А ты подстриглась!

— Зато больше мне не кажется, что ты гладишь меня по голове, — мягко отвечает она, точно зная, что снова врет.

Ей до сих пор временами, когда ветер шевелит короткие пряди, то и дело мнится, что это его ладонь пробегает по голове, едва касаясь кончиками пальцев.

Она перебирает жесткий ежик переспанных сединой волос, чувствует, как горячий лоб упирается в живот. Время замирает и мир ограничивается кольцом его рук. На глаза наворачиваются слезы, благословляя этот миг и проклиная сотни часов врозь.