Кружева лабиринта

– Бессмысленно надеяться на вечную жизнь, Лео… – возразила я. – Миром правит нечто иное, чем разум, и это иное, даруя нам одно качество – забирает другое, делая нас в десятки раз слабее в этой схватке. Природа бесконечно напоминает, что святая обязанность людей – знать цену своей жизни, поскольку без подобной обязанности, те распоряжаются ей слишком легкомысленно; они перестанут ценить окружающее благолепие, не будут замечать красоту неба и запахов весенних цветов, и, наконец, неминуемо устанут от богатств земного мира. Всё померкнет и станет до боли примитивным. Жизнь длиною в вечность – весьма скучная перспектива, и я не вижу в этом необходимости. К чему нужны столетия, когда порой достаточно одного дня, чтобы понять, как прекрасна жизнь!?

– Не могу поверить, что ты так жестока в суждениях. Мир настолько велик, что им нельзя успеть насладиться! – Лео сделал паузу и возвел долгий томный взгляд на меня: в нем лучилась ласка. – Но, разумеется, мир теряет яркость красок, когда рядом нет того, кто заставляет твоё тело дрожать, а мысли путаться в собственном разуме; когда одно прикосновение заставляет терять рассудок, и ничто уже не вернёт ему здравость.

Я не сводила глаз с его воодушевленного лица. И Лео, отведя взгляд, снова воззрел на меня.

– Пора бы уже поверить этому, – сказал он.

– В рассуждения о мире?

– Нет, в то, что мое лицо – не уродливая заплатка из шрамов. Я вижу, как ты смотришь.

– Ерунда! – я залилась пунцовой краской от ушей до носа. – Я и не думала о твоём лице.

– Молли Клифтон распускает всякие слухи обо мне. Отец говорит, она истребляет новое поколение своей тщедушностью, а внутри она пуста, как фарфоровая кукла.

– Так ты с ней знаком?

– В некотором роде, – он заговорил более низким голосом. – Люди Ситтингборна не приняли нас с отцом, поскольку всё, чем те дышат в низости своей природы – это сплетнями и извращением чужой жизни, благодаря которым возрождаются звездами дискуссий. Они считают, что мой отец колдун только потому, что он купил мне вездеход и ходит в чёрном. Люди ищут мрак вокруг, тогда как сам мрак находится внутри них.

– Но Каллен Ферару действительно внушает страх, – парировала я.

– Да, он строг и придирчив, но он мой отец, и он навсегда им останется.

Некоторое время мы шагали молча, глядя перед собой, и как беззаботные дети подставляли довольные лица солнцу, упиваясь южным ветром, перебирающим пряди моих волос и золотых волос Лео. Я слегка вздрогнула от неожиданности, когда Лео вдруг взял меня за руку, ласково, но слегка неуверенно. Казалось, мы оба стеснялись сблизиться и потому не смотрели друг другу в глаза, мучаясь сомненьем, что наш поступок чист и безгрешен. Он ждал моей реакции и наверно считал секунды до того, как я воспротивлюсь его смелости. Но я этого не сделала, и через пару мгновений он уже увереннее держал мою ладонь в своей руке. Мы по-прежнему молчали. Мне было одинаково уютно говорить и безмолвно размышлять рядом с Лео. Не противореча друг другу, в нем галантно прижились доброта и твёрдость, и каждая из этих сторон тонкой натуры Лео заключала меня в неразрывные узы. Для меня было огромной радостью свидеться с ним и неизмеримой печалью осознавать, что час разлуки также неизбежен, как наступление ночи и моё возвращение домой, куда бы сейчас вернуться не желала. Взгляд на страдающего отца причинял тупую боль, а я испытывала безумную усталость от накопившегося зла и раздора между нами. Быть может, повинен тому был мой возраст – я находилась на границе временных пластов, где шаг вперёд означал обрести ответственность, вступить в иной мир, где никто не станет меня жалеть, и где всякий выживает как может; а шаг назад означал детскую шизофрению. Мысль о том, что скоро я перешагну порог взросления, приносила трепет и волшебную эйфорию. Я хотела разглядеть себя с другой стороны, познать высь незнакомых ранее понятий и, наконец, с видом опытного эксперта ответить себе, что прекрасного в том взрослом мире, вульгарном и низком, где грехи лишь камни на хлипкой дорожке бытия. От прикосновения ладони Лео к моей руке внизу живота что-то заходилось и млело, и я не понимала, что это. Но то неведомое чувство было приятно, уютно и необъяснимо. Казалось, Лео ощущал нечто похожее. Его светлые глаза таинственно блестели, а чувственно выпирающие губы застыли в неописуемой полуулыбке томления. Иногда мне чудилось, он порывался что-то сказать, но ему, верно, было также дорого моё молчание, как мне его. Углубленные в себя, мы дошли до моего дома, и я высвободила руку, ближе прижимая к себе книгу о Менделееве.

– Боюсь, книгу отдам не скоро. В последнее время я читаю не так много, как раньше. Тогда я видела в книгах приключение, но, когда не стало мамы – они больше не трогают воображение.

Лео неожиданно обнял меня и прижал к себе.

– Когда ты навсегда теряешь нечто сокровенное, принадлежащее одной тебе – то в сердце гаснет привычный свет. И разжечь его снова подвластно лишь свету того же огня.