Кружево и сталь (СИ)

— Поделиться с тобой моей ношей? — сквозь зубы выговорил Арей, хватая девушку за плечи и встряхивая. — Глупое создание! Моё бремя не для людей, тем более не для женщин. Только у бабы всё может быть просто! Думаешь, ты первая, кто хочет изменить существующий порядок вещей?

— Думаю, я первая, кто пытается спасти вас, — спокойно ответила Пелька, хотя голос её дрожал, а губы прыгали.

Внезапно Арей наклонился к ней и угрожающе прошептал:

— А кто спасет тебя, девочка?

Мужской запах, уже знакомый Пельке, ударил в голову, однако она твердо выдержала его взгляд, только спросила тихо:

— О чём вы?

Взгляд Арея прошелся по всему её телу, нахально задержавшись на вздымавшейся от волнения груди, а потом его свистящий шепот раздался над самым ухом:

— Знаешь, сколько раз я мог взять тебя силой, не заботясь о твоих чувствах? Всё это время ты отказывалась признавать, кто я такой, дразнила меня, не задумываясь над тем, что я страж мрака и мужчина. А между тем я познал многих женщин, — теперь его голос хрипел, болезненно ввинчиваясь в разум девушки, — и не все они ложились со мной по своей воле.

Усталость и напряжение насыщенного вечера и трудного разговора накрыли Пельку, она судорожно выдохнула, дернулась в медвежьих руках мечника и удивилась, когда он легко выпустил её, отступая на шаг.

Распрямив плечи, девушка вскинула голову, её тонкий, но сильный голос зазвенел в прогретом воздухе комнаты:

— Ты трус, — так впервые она обратилась к Арею на “ты”, и продолжила, не обращая внимания на то, как вспыхнули гневом его глаза. — Да, ты трус, хотя никогда сам себе в этом не признаешься. И не потому, что — я знаю это — не посмеешь взять меня принуждением. Ты боишься любви и боишься любить, предпочитая укрыться от всех в броне своего безразличия. Вот только она насквозь лживая! Меня тебе не обмануть! Дело не в том, что ты не хочешь перекладывать на меня свою ношу. Просто тебя пугают чувства и то, что они с собой несут! Мы повстречались и стали узнавать друг друга, но чем более близки мы становимся, тем больше дистанции ты пытаешься создать между нами. Мы полюбили, и ты так этого боишься, что готов отказаться от взаимного счастья и возможности что-то построить!

Вот всё и было сказано. Барон мрака стоял напротив худой девушки вдвое меньше себя и не верил в то, что произносят её уста, не понимал, откуда в ней столько стойкости и веры, тогда как сам он разваливался на части. Гнев, закипевший было в нём при первых её словах, под конец фразы утих, оставив лишь злость на самого себя. А ещё усталость, бесконечную, как небесные просторы.

Арей знал, что Пельке стоит лишь положить свою ладонь на его покрытый испариной лоб, и все тяготы мира отойдут на второй план. Лишь она одна может снять с него тяжкий груз содеянного. И, боги, ему больше ничего не будет нужно — лишь её прохлада на собственном лбу!..

Внять сейчас её словам — самая горькая кара, самое высшее блаженство. У него не осталось больше сил, а Пелька и её свет — как глоток живой воды после боя, как оазис посреди мертвой пустыни.

Арей бессильно прислонился к столу, разглядывая игру теней от очага на лице девушки. Его слова прозвучали надломленно, странным образом неестественно посреди наступившей тишины:

— Упрямая! Какая же ты упрямая… Что мне делать с тобой?

Пелька в несколько шагов сократила расстояние между ними и сказала дрожащим голосом то единственное, что было спасением для них обоих:

— Любить.

Мечник помнил, что есть истинная любовь — этому его научил Создатель. Её суть в том, чтобы отпустить. Отпустить, довольствуясь лишь ролью наблюдателя, зная, что тот, кого ты любишь, станет счастливым без тебя. Арей верил в такую любовь, она грустна и прекрасна, и хотя бы раз стать героем такой истории — то, о чём он порой втайне мечтал. Хоть раз в жизни побыть героем, сделать то, что правильно.

Но он никогда не был героем. Он падший страж света, и он полюбил смертную. Он хотел быть с ней, неважно, сколько им было отпущено — вечность или только эта ночь.

И губы Арея столкнулись с теплыми, податливыми губами девушки. Он не давал ей глотнуть воздуха, остановиться хоть на мгновение, он сцеловывал, слизывал её тонкие вздохи. Сжимал огрубевшими ладонями маленькую грудь, понимая, как же всё это неправильно, неправильно…

— Это неправильно, — вырвалось у него между поцелуями, и он замер, глядя на раскрасневшееся лицо Пельки. — Так нельзя, я черт знает насколько старше тебя, понимаешь? Неправильно. Всё это…

Пелька приподнялась на цыпочки, обхватила ладонью его голову:

— Тогда что правильно?

Её губы довершили то, что не успели слова, и восхитительная неправильность происходящего перестала беспокоить обоих, напротив, подстегивая взмыленных лошадей обоюдного желания.