Кружево Парижа

Передо мной словно вся жизнь прошла. Нет, ты посмотри на меня. Ты когда-нибудь видела, чтобы я выходила на люди неподготовленной?

Знаешь, что мой ритуал длится час, если не торопиться. Спешить нельзя, я уже один раз все испортила. Ох, ma chère, что же делать?

Это безнадежно. Я так нервничаю, что и ровной линии не проведу. Вспомни себя на первом свидании – так я еще хуже. Мне шестьдесят три, не семнадцать. Уж чему-то должна была научиться. Начну с волос. Надо причесаться. Ты причешешь? Ох, спасибо тебе.

Странно, как все повторяется. Около восемнадцати лет назад, после поездки в Берлин, я была беременна тобой и поразилась, что твоему отцу нравилось расчесывать мне волосы. Слышала такое? Забавно, правда?

Он вспоминал, как в детстве играл с сестрой. По-моему, просто хороший способ расслабиться после работы, снять костюм и официальную маску и превратиться в Джимми из Монтичелло, мальчишку, который выбился в люди. У твоего отца два образа: Джим с непроницаемым лицом и Джимми, мой лучший друг.

Сложная взаимосвязь. А теперь ты расчесываешь мне волосы, как раньше отец. Теперь, говорит, артрит мешает. В детстве мама заплетала нам с Кристль косы. Ставила нас перед собой и расчесывала спутанные локоны, потом брала их в руки, словно охапки соломы, и закручивала в пучок над виском. Она плела косы, включая новые пряди и укладывая короной. Каждое воскресное утро мы ходили в церковь в лучших традиционных платьях с широкими юбками, наши белые фартуки были накрахмалены, как картон, поверх ярких ситцевых в мелкий цветочек подолов, а на головах – золотые венцы волос. Привычка – вторая натура.

Через четыре года после той поездки в Берлин, наверное, летом семьдесят шестого – в общем, тебе было три годика, – возвращались мы через Центральный парк из зоосада, и тут твой отец встретился с чиновником нью-йоркского городского совета, занимавшегося планированием. Джиму не хотелось упустить возможность побеседовать в неформальной обстановке.

Мы подождали несколько минут, потом ты стала выпрашивать мороженое, которое продавали недалеко в киоске. Не помню, как ты выпустила мою руку, но когда подошла наша очередь и я хотела спросить, что ты выберешь – зная, что любишь ванильное или клубничное, – вдруг поняла, что тебя нет. Исчезла.

– Летти! Колетта!

На крики прибежал твой отец.

– Где она?

Видела бы ты его взгляд, ma chère, – будто я потеряла все.

– Она только что стояла рядом, – расстроенно бормотала я. – В очереди за мороженым. И пропала.

Мы звали тебя снова и снова. Джим велел мне не двигаться с места, вдруг вернешься. Я не плакала, не бегала, как безумная, просто остолбенела, охватываемая приливами тошноты и страха.

Меня, словно стервятники, окружили люди. Джим бегал от дерева к дереву, от скамейки к скамейке, а советник призвал патрулировавшего парк полицейского. Все спрашивали, как ты выглядишь.

Я никогда не наряжала тебя в дирндли, но те цвета как-то просочились и в твой гардероб: в тот день на тебе была синяя юбка и красный топ. Не хватало лишь белого фартучка, и ты была вылитая я в детстве, потому что по воскресеньям я укладывала тебе волосы, как когда-то нам с сестрой моя мать. Я рассказала, что у тебя на голове уложенная венцом светлая коса.

Пока другие бегали, я стояла на месте, оглядываясь вокруг, как семьи, пожилые пары, юные влюбленные искали тебя, маленькую девочку в синем и красном. Я вращалась, словно земной шар вокруг своей оси, безостановочно крутя головой, и меня преследовала только одна мысль: нельзя же и тебя потерять.

– Нашла! Нашла!

Я никогда не забуду те слова и девчонку лет двенадцати, с аккуратными рядами тонких тугих косичек, расходившихся от сияющего лица. Она подняла руку и махала мне, стоя у огромного куста. Подбегая, я увидела в траве мерцающий нимб светлых волос.

Ты правда этого не помнишь?

В тот вечер после купания ты прислонилась ко мне, и я расчесывала твои волосы. Дети всегда льнут к родителям, инстинктивно ощущая внутреннюю связь. Ты упиралась спиной мне в ноги, прижималась локтями к голеням, словно уверяя нас обеих в нерушимой связи. Потом спросила, сержусь ли я, потому что в парке кричала. Я еще раз подтвердила, что не сержусь, просто расстроилась, что ты потерялась. И знаешь, что ты заявила, ma chère? Нет? Что ты не потерялась, а ждала, когда тебя найдут. А потом обвинила меня и сказала, что заснула, не дождавшись, пока я куплю мороженое и тебя отыщу. После того случая мы решили не играть в прятки на улице.

Передай, пожалуйста, очищающее молочко. Да, то самое. Ты росла забавным ребенком. Мы постоянно тебя искали. Когда ты пряталась, не ерзала, не смеялась, а сидела тихо, словно мышка. И когда мы играли, меня пеленой охватывал ужас, пока не находила тебя и ты не визжала от радости и победы. И в тот день, когда ты потерялась в парке, я поняла, как был напуган Лорин, как он считал, что его бросили. Что мы оба потеряли.

Узнав, что жду ребенка, я написала письмо Лорину, которое послала через Томаса и Иду. После этого мы с Идой несколько раз в году обменивались письмами – в то время о телефонных звонках не могло быть и речи.