Крылатая гвардия

- Спроси у нее, - показываю я глазами на старушку. - Но избавь и уволь от зеленки. Под Белгородом так усердно разукрашивали, что до сей поры следы на руках. Да и шрамы оставляет.

Хозяйка вмешалась, услышав слово "зеленка".

- Доктор, - ласково проговорила она, - через недельку ваш парень станет красивее, чем был. Пусть он побудет у меня.

Друзья ушли, и легкая грусть легла на сердце. "С чего бы это вдруг? думал я. - Возможно оттого, что Мария заговорила о будущем?.."

На другой день гул летящих самолетов позвал меня на улицу. Через щелки набухших век смотрю, как "лавочкины" друг за другом отваливают от строя, четко и деловито заходят на посадку. Все-таки красиво ребята летают: ничего лишнего, можно сказать, сдержанно работают, даже изящно. И снова защемило сердце - так хочется быть среди боевых друзей!..

Вслед за истребителями над летным полем появились транспортные самолеты. С них сбрасывали на грузовых парашютах мягкие тары, бочки с маслом и горючим для танков. Вырвавшись вперед, танкисты сидели на голодном пайке из-за распутицы и бездорожья.

Удивительно быстро заживало у меня лицо: через неделю следы ожогов сошли, кожа стала розовой и нежной, как у младенца.

Имя доброй молдаванки, моей целительницы, к сожалению, забыто. Но теплота ее приветливого лица, смуглость и застенчивость крестьянки до сих пор живы в моей памяти. Я нередко вспоминаю о ней с огромной сыновьей благодарностью.

Мой "лавочкин" опять в строю. Окраска левого борта имела вид затейливого камуфляжа, на фоне которого четко выделялась черная цифра с красной окантовкой - 96. Командир полка спросил на всякий случай:

- Может, есть желание сменить самолет?

- Да вы что? Никогда! Раненого друга не бросают,- без малейшей рисовки и позы я отказался от такого предложения. - Мы оба в отметинах и рубцах. Будем ц дальше воевать вместе.

- Рад слышать такие слова, - сказал Ольховский.

8 апреля я уже шел с группой на своем "лавочкине" с бортовым номером "96" в небо Румынии. Долго мы ждали этого дня! И он настал - день боевых действий за просторами нашей земли. Весна сорок четвертого памятна во всех подробностях. Было все: и трудные победы в ожесточенных боях, и минуты неудач, и горечь поражения.

Однажды мы вылетели с Мудрецовым на разведку войск и аэродромов противника в район Яссы - Роман - Кишинев. За линией фронта обнаружили движение войск, большое скопление техники. Обстреляли одну из колонн, затем направились к Кишиневскому аэродрому. Противник, видимо, принял наши истребители за свои: молчат зенитки, на летном поле выложены посадочные знаки, пестро раскрашенные, как шлагбаум. Немцы даже пригласили нас произвести ,посадку - дали две сигнальные ракеты.

Окинув взглядом летное поле, определив расположение стоянок, тип и количество самолетов, я заметил взлетающий тяжелый бомбардировщик "Дорнье-215" с двухкилевым хвостовым оперением. С машинами такого типа нам редко приходилось встречаться в воздухе, и, пока фашисты внизу не разобрались, что за гости к ним пожаловали, я предупредил Мудрецова о своем дерзком намерении:

- Рубанем на взлете! Пока за родных принимают...

Резко бросив машину на крыло, вижу, что ведомый, чуть оттянувшись, идет за мной в атаку. Открываю огонь. Громадный транспортный тихоход прошит очередью от хвоста до кабины пилота, но почему-то продолжает взлет как ни в чем не бывало: он уже метрах в десяти от земли. Делаю горку, а сам с раздражением думаю: "Что за черт? Снаряды насквозь прошили эту махину, ей же - хоть бы что!" Быстро перехожу на противоположную сторону. Снова бросив свой самолет в пике, остервенело открываю огонь. Но тут отказывает одна из пушек - удар получается слабее, чем надо бы. Однако немецкий бомбардировщик пошел на снижение. Наконец зенитчики разобрались, что за пришельцы над аэродромом, заработали "эрликоны". Снаряды разрываются все ближе и ближе к нашим машинам. Мы снижаемся до бреющего полета и уходим на восток.

Что же с "Дорнье"? Оглянувшись назад, мне удалось увидеть, что фашистская громадина плюхнулась на землю в облаке дыма. Заметил я и выруливающую четверку "сто девятых". Может, она -должна была сопровождать бомбардировщик? Вряд ли. Скорее всего, фашисты решили проучить нас, и мы стремительно уходим.

На КП доложил командиру полка о результатах полета на разведку. Ольховский ничего не ответил, лицо его было печальным.

- Не вернулся Иван Колесников... - проговорил только подавленным голосом.

- Как? Где это произошло? - опешил я.

К потерям не привыкнешь на войне. Каждая из них словно отрывает частицу души. Всякие потери нес полк, всегда они тяжело переживались, но эта - погиб второй брат! - горше, казалось, не бывает.