Читаем Крылатый пленник полностью

Но медлительный рейс шёл на редкость благополучно и, оставив позади Брянск, Рославль и Рябцево, поезд невредимым добрался до Смоленска. Многострадальный город давно жил под игом оккупантов, немцы чувствовали себя здесь «дома», располагались солидно и капитально. Мощные укрепления, за которыми надеялись прочно отсидеться фашисты, были заметны даже с поезда.

Со станции группу привели в концентрационный лагерь, где каждый барак окружала проволочная зона. В одну из таких барачных зон, именовавшуюся пересыльной, втолкнули пленных лётчиков. Уже через несколько часов пребывания в этом лагере лётчики поняли, что для них начинаются новые, доселе незнакомые им условия неволи, и что здесь предстоит иметь дело не с одними патриотами, но и с врагами и предателями народа.

Их было немного, всего десятки среди сотен и тысяч настоящих советских людей, томящихся в плену, но именно этим грязным элементам немецкая администрация давала практически всю полноту власти над остальными пленниками. Эта власть воплощалась не в княжеском жезле, скипетре и короне, а в… разливательной ложке, в черпаке!

И черпак баландёра давал его обладателю такую власть над контингентом измученных голодом людей, о какой не мечтали феодальные обладатели скипетров!

Баландёр! Повар, он же раздатчик, он же своего рода внутренний полицай лагеря. Немцы называли их «хильфсвиллиге», или сокращённо «хиви», то есть желающие сотрудничать, так сказать, коллаборационисты. Немцы находили такого «хиви» среди общественных подонков и поручали ему… черпак. Можно плеснуть побольше, можно поменьше, можно погуще или пожиже. Этим регулировались человеческие жизни. Мерзкая брюквенная жижа, от которой стошнило бы обыкновенную колхозную хавронью, называлась здесь пищей и поддерживала силы и здоровье людей. За лишний черпак баландёр становился лагерным богачом, обладателем курева, всевозможных сувениров, втайне сохранённых пленными или изготовленными их умелыми руками: цепочки, колечки, табакерки, шахматы, рисунки… Шёл лагерный процесс «первоначального накопления» благ, жестокий и циничный. Люди приучались проходить школу раболепия и становились данниками. Больше дань – гуще баланда.

Сами немцы, введя и поощряя эту гнусную систему, были весьма довольны её результатами. Ещё бы, они всегда могут фарисействовать: дескать, мы предоставляем пленным «самоуправление»!

Вновь прибывшим выдали какие-то банки, заменявшие посуду, и голодные, истощённые духотой, теснотой и этапным «пайком» лётчики стали ждать сигнала на обед.

Прозвучал он с немецкой пунктуальностью точно в установленный час. Пленные потянулись к раздатчику. Баланда из нечищеной брюквы плескалась в обыкновенной эмалированной ванне. Литровым черпаком баландёр разливал её в банки. Выстроилась длинная очередь. Рядом с баландёром стояли его присяжные телохранители из явного жулья.

Вячеслав оказался в очереди рядом с каким-то высоким пехотинцем.

– Откуда берутся такие? – лётчик кивнул на баландёра и его сподручных.

– А вы что, первый день в лагере? – насмешливо осведомился пехотинец.

– Да! – просто ответил лейтенант. – Сегодня прибыли с этапом из Орла. Несколько дней в тюрьме держали, а потом – сюда.

Пехотинец покачал головой.

– Трудно привыкать будет к здешним порядкам. Я уже третий месяц присматриваюсь, нагляделся всего. Откуда они берутся, спрашиваете? Иные из преступной среды, а большинство спекулянты, подкулачники, бывшие трактирщики, нэпачи, в общем – все виды собственников. Чеховские мужики из «Оврага», помните?

– Помню, – сказал Вячеслав невесело.

– Вот вам галерея собственников и стяжателей, вон они у этой ванны с баландой. Здесь ведь всё очень упрощено и обнажено.

Очередь дошла. Баландёр, мордастый, рябоватый тип в клеёнчатом фартуке, окинул Вячеслава быстрым оценивающим взглядом. Он плеснул в банку неполную порцию. Дескать, полной ещё не выслужил, присмотрюсь к тебе покамест. Пехотинец отвёл Вячеслава в сторону.

– На рожон не лезьте, не выделяйтесь сразу. Спорить бесполезно, сперва вас отлупят эти, а потом немцы. Могут и пристрелить – бунт на борту!

Одному из лётчиков досталось полпорции. Думая, что баландёр ошибся, он продолжал держать банку в протянутой руке.

– Проваливай! – крикнул баландёр. Блатари-подручные шагнули ближе.

– Лей-ка полней, – спокойно сказал лётчик.

– На, получай! – тяжёлый черпак с размаху въехал лётчику в лицо. Блатари сбили его с ног, завопили: «Анархия!», а с вышки дробно простучал автомат. Толпа отхлынула, один баландёр остался у эмалированной ванны.

Вбежал надзиратель, заорал, что за нарушение «орднунг»[16] он оставит всех «ферфлухте швайнехунде»[17]без «рацион зуппе»[18].

Понурые люди снова построились в очередь к раздатчику, обед продолжался, и, хотя все вновь прибывшие лётчики получили явно уменьшенный «рацион зуппе», немецкий «орднунг» больше не нарушался.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза