Крылатый пленник

— Ну, вот, видали? — усмехнулся новый знакомый Вячеслава, пехотинец. — Теперь вам ясно? Лагерь пересыльный. Сколько тысяч через него прошло — кто сочтёт? Самая сволочь и отфильтровалась, стала полицаями и баландёрами. Хорошо, что ваша лётная братва нынче не вмешалась, а то постреляли бы немцы с вышки, как говорится, и ваших и наших.

Унылые, однообразные, как дождевые капли, дни в этом пересыльном лагере сливались в недели, и казались они годами. Вячеслав перезнакомился со многими старожилами смоленского лагеря. Немцы редко показывались в зоне, здесь хозяйничали «придурки», так пленные именовали лагерную аристократию у котла. Через эту холопскую агентуру немцы усиленно распространяли слухи о вербовке пленных во власовские воинские части[43] фашистской армии Гитлера. Военнопленным, изнурённым голодом, неволей, вынужденным бездельем, стали подбрасывать власовские газетёнки. Одна называлась «Клич», другая «Заря».[44] Мучительный книжный голод заставлял истомившихся по печатной строке узников брать в руки эти листки. Ведь побеждали же отвращение перед мерзкой вонью баланды, чтобы чем-то заполнить пустой желудок! Точно так же, побеждая чувство гадливости, люди пытались получить из этих листков хоть какое-то представление о событиях за лагерной проволокой. В газетёнках сообщалось, что во власовской армии РОА создаётся и воздушная часть. Промелькнула мелкая заметка об инициативных группах для вовлечения русских лётчиков во власовскую авиацию. Военнопленные лётчики насторожились: нужно ожидать теперь провокационных хитростей.

Планы побега вынашивались с прежним упорством, но лётчики уже не собирались для бесед всей группой, а прохаживались по лагерю парами, тройками. Потом эти пары перемешивались, менялись. Шло как бы летучее собрание, а для стукачей оно оставалось тайной. Собирали сведения о прежних побегах из этого лагеря, проверяли мобилизованность, готовность каждого, рассчитывали на любой удобный случай: партизанский или авиационный налёт, вывод за зону, на работу, в этап.

— Товарищи, — говорил капитан Василий Терентьев, — можно предвидеть, что гитлеровцы попытаются и нас вербовать в армию своего ставленника, предателя Власова. Фрицам уже не хватает своих лётчиков. Они будут искать неустойчивых среди нас. Будут заманивать в ловушку всех, кто упал духом и ослаб. Как будем держаться, если подберутся и к нам, а, хлопцы?

— Похоже, что Терентьев прав, — сказал Вячеслав. — Вроде бы готовится что-то. Даже баландой нас обижать перестали. Суют нам «Клич» и «Зарю» неспроста. Надо всех ребят предостеречь, чтобы не поддавались на хитрости.

— Слушайте, ребята, а что, если так сделать, — подал голос один из молодых, только что сбитых пилотов, — что, если нам для виду согласиться, а потом получить у Власова самолёты и… айда к своим? А? До хаты!

— Так они тебе самолёт и доверили! — возразил Александр Ковган. — Пока ты на самолёт сядешь, они из тебя жилы вытянут. Чтобы в доверие такое войти, нужно не один месяц будет лямку немецкую потянуть, верой и правдой служить, так? Понимаешь, какой крик они в газетах поднимут? Дескать, вот советский лётчик перешёл к нам, как Андрей Курбский к литовцам[45], и готов сражаться против Советов! Сам посуди, какой моральный урон принесёшь родине, какой пример другим пленным подашь! Геббельсу[46] услугу окажешь и всей их пропаганде. Ясно тебе?

— Легко честь офицерскую замарать, да отмыть её потом трудно! — задумчиво произнёс Терентьев. — Лично я с предложением товарища решительно не согласен. Скользкий и грязный путь. Не для нас, офицеров-лётчиков!

— Да что вы, товарищи, на меня втроём навалились, — смутился парень. — Я ведь так, посоветоваться…

— Вот и хорошо, что посоветовались, — заключил дискуссию Вячеслав. — Решено: никаких, даже ложных уступок врагу. Мнимый переход на службу к немцам — слишком выигрышная вещь для их пропаганды. Это можно сделать только по партийному заданию, а не по своей инициативе. Иначе все эти ребята скажут: ну, уж коли даже лётчики, коммунисты и комсомольцы, не устояли, значит, и нам, грешным, дальше голодать нечего. Покажи такой пример — голод многих погонит. А тайных своих целей ты массе не объяснишь!

— Короче: чёрту мизинчика не протянем! — резюмировал Терентьев.

Вскоре оказалось, что лётчики встревожились не напрасно. И не зря вынесли свою коллективную резолюцию!

Однажды утром, незаметно и безо всякого шума пленный лётчик Вячеслав Иванов был вызван штубендинстом[47] в комендатуру лагеря.

— Скажите, у вас остались в бараке вещи? — осведомился комендант непривычно вежливым тоном. — Вещи у вас есть?

— Не нажил пока. Зачем меня вызвали?

— Подождите, скоро узнаете.