Крылатый пленник

Тут же началась подготовка к этапу. Солдаты читали по списку фамилии отправляемых. Списки составлялись самими немцами, весьма небрежно, некоторые лётчики не попали в них, в том числе и Вячеслав.[33] Это его сильно встревожило: во что бы то ни стало нужно было остаться в своём «землячестве», среди наиболее смелых и решительных, физически тренированных ребят! Тут-то и оценил он силу товарищеской взаимопомощи советских людей и авторитет незримого руководства! Оно умело помогало лётчикам сохранить группу, удержаться всем вместе. Когда за пленными явился усиленный конвой, немецкие списки были уже исправлены и пополнены так, что никто из лётчиков не оказался отставленным от смоленского этапа.

Короткие рукопожатия, обмен адресами семей («после освобождения — с видимся»), объятия, напутствия — и три десятка лётчиков уже выстраиваются перед воротами. Между собой — железный уговор: при малейшей оплошности конвоя — бежать! Но, видимо, конвой это знает, потому что начальник конвоя, офицер с маузером в руке, предупреждает через переводчика:

— Малейшее движение в сторону, падение, разговор в строю, перешёптывание или попытка заговорить с вольным населением повлечёт за собой расстрел всей колонны на месте. Кто подаст голос или какой-либо знак, тот подаст сигнал к смерти всех!

2

Шагает этап по орловским улицам. Тридцать пленных и почти столько же автоматчиков. Курки взведены, пальцы на спусках. Пленные шагают по мостовой, конвой — сбоку и сзади. Впереди офицер с маузером. Из окон, с пешеходных панелей глядят на это шествие жители города. Старухи откровенно плачут, прижимая к глазам платочки, старики угрюмо вытирают усы и бороды. Большеглазые худенькие девушки с тревогой и жалостью всматриваются в лица пленных — нет ли и его среди бредущих? И никто не смеет приблизиться, последствия известны! Какой-то мальчуган попытался бросить несколько папирос пленным. Сразу грянуло: «Хальт!»[34], автоматы — на прицел, ритм движения нарушился… А мальчишки и след простыл! Растоптанные папироски остались на мостовой, дробный разнобой шагов снова заполняет улицу. Опасный момент обошёлся.

Колонна приближается к людному перекрёстку. Здесь местных жителей совсем мало, снуют солдаты и офицеры, движутся машины и мотоциклы. Видимо, рядом казармы и какие-то военные учреждения.

На самом углу стоит франтоватый немецкий фенрих[35] и галантно поддерживает под локотки двух вульгарно размалёванных девок, одетых крикливо и вызывающе. Фенрих небрежно бросает окурок в сторону идущего строя, отворачивается и продолжает любезничать.

Колонна поравнялась с этой троицей. Одна из девок подбоченивается и кричит хриплым пивным басом:

— Что, сталинские шоколадники, долетались?

Будто по команде, тридцать пар глаз вскинулись на проститутку. Тридцать пар ружейных дул глядели бы на неё приветливее!

Испуганная потаскушка почувствовала себя расстрелянной этим залпом молчаливого презрения. Вобрав голову в плечи, она кинулась было к своему фенриху на шею и при этом нечаянно толкнула какого-то прохожего армейца, видевшего всю сцену.

— Шла бы ты в свой бордель, девка! — хмуро бросил на ходу немецкий солдат. Видимо, и он не питал симпатий к предательству!

Железнодорожная станция Орёл являла собою живописный сюжет для картины «Хаос». Развалины пассажирского вокзала, свежие груды кирпичного щебня на перроне, воронки и ямы посреди путей, руины пакгаузов, клубки скрюченных рельсов и расщеплённых шпал — таковы были наглядные результаты бомбардировочных ударов. Усталые, запылённые солдаты железнодорожного немецкого батальона только что восстановили движение. Лётчики-этапники даже бодрее зашагали по этой пустыне к запасному пути.

Там стоял отцепленный тюремный вагон, переделанный из почтового: решётки на крохотных оконцах, массивные двери… Понукаемые конвоирами, пленные поодиночке поднялись в вагон и расположились на полу тёмного и тесного помещения. Загремели засовы. Послышались свистки и толчки — вагон прицепили к смешанному составу. Боясь налётов, немцы поторопились отправить этот сборный поезд поскорее. Прощай, Орёл!

Эшелон еле-еле полз по дороге на Брянск по лесистой местности. Люди в вагоне дремали под натужное дыхание паровоза. Иногда удавалось бросить взгляд в высокое решётчатое окошко. Вся в узлах и обрывах тянулась вверх-вниз телеграфная проволока. Под насыпью дымились горелые шпалы, валялись паровозные скаты и остовы вагонов с надписью: «Deutsche Reichsbahn»[36]. Душа радовалась при виде этих вагонов вверх тормашками.

Вдоль всей дороги немцы выстригли широкие полосы леса. На месте березняка, ельника или сосновых рощиц торчали унылые пни, чернела зола и догорали костры. Это были меры против партизан.

— Эх, пустили бы и нас на воздух, что ли, вместе со всем этим эшелоном! И чего только ребята зевают? — вздыхал лётчик с обожжённым лицом Василий Терентьев. Те же мысли мучили и Вячеслава.