Крылатый пленник

Меня мучила совесть. Почему не попытался даже записать рассказ? Просидел «вольнослушателем»! Литератор не имеет права на такую роскошь. Он, как вот эти мои наручные часы, должен работать всегда, всю жизнь, не имея права ни на отдых, ни на остановку. Устанет, упарится, упадёт — начнет врать! Тогда — коли не безнадёжно — в ремонт, коли износился — на слом!

Утром по взъерошенному, неспокойному Енисею перебрался на моторке к аэродрому. Долго шёл вязкими тропками, одолевал ручьи, рыскал в каких-то кустарниках, рассчитывая спрямить дорогу, и, конечно, удлинил её вдвое. В деревянном домике аэропорта нашёл одного из вчерашних собеседников — Балалайкина.

— Слушайте, товарищ, а как бы найти нашего вчерашнего рассказчика, этого лётчика Иванова? Вы не знаете, где он ночует?

— Улетел! Утром в Туруханск улетел. А оттуда пойдёт в Мотыгино, на Ангаре.

— А где бы его поискать?

— Трудно сказать. Он ведь не наш, не рейсовый гэвээфовский[215] пилот, он — из министерства геологии. У них авиация своя. Вероятно, в Красноярске базируется. Или в Новосибирске. А на что он вам?

Я объяснил коротко.

— В Красноярске справки наведёте, когда там будете. А здесь вам никто не поможет его найти.

В своё общежитие я вернулся с твёрдым намерением разыскать героя этой были во что бы ни стало.

3

Вторая моя встреча с «крылатым пленником» произошла в Москве, но — увы! — не с самим лётчиком Ивановым, а лишь с его… фотографией…

На одной из научных геологических конференций группа участников разговаривала в перерыве со знаменитым советским учёным, главой сибирских геологов. Речь зашла о недавних геологических открытиях и находках, сделанных с помощью авиации.

— У меня, в Кандагач-Гурьевской партии, — рассказывал учёный, перебирая фотографии, вынутые из портфеля, — замечательный был пилот. Когда вы с ним летите — пропадает ощущение, что вас «везут» на эдаком воздушном такси: спереди — шофёр, сзади — пассажиры. Понимаете, крылья самолёта росли, так сказать, у пилота за спиной. Он вас не вёз, а «нёс», на своих крыльях. А неутомимый какой! За две недели наша группа с ним триста квадратных километров съёмками покрыла, пять месторождений мергель-натурала[216] нащупали. Садился так бесстрашно, как сейчас вертолёты садятся, на любом клочке. Жену мою заболевшую нужно было в Актюбинск из степей доставить, она очень лететь боялась: вестибулярный аппарат у неё слабенький… Так взял он нас с ней на борт и «понёс», — хоть бы качнул или «клюнул» — яйца сырые или фарфоровую посуду мог бы без трещин доставить. Жена не знала, как и благодарить… Мастер, уж действительно мастер! Вот видите, на снимке — самолёт нашей партии, вот геологи, что с ним летали, — Тетерев и Махова — тоже на него не нахвалятся! — а вот и он сам, у машины. Молодой парень сравнительно…

Я взял любительскую, «полевую» фотографию, уже чуть пожелтевшую. Увидел пометку «июнь 1948» и на фоне самолёта… лицо «моего» лётчика Иванова.

Учёный собрал снимки, опустил их в портфель и направился в президиум. Я догнал его в дверях.

— Простите! — сказал я. — Фамилия вашего лётчика, чей снимок у вас сохранился, не Иванов?

Геолог задумался.

— Иванов? Позвольте… под фамилией Иванов он находился в плену у немцев, а его настоящая фамилия… вот досада, память изменила, забыл. Фамилия, так сказать, авиационная, у него ведь и отец, и дядя авиаторы, пионеры русской авиации… Забыл, понимаете, экая досада, запамятовал! А вы его как Иванова знавали? Уж не по плену ли?

Академик глядел на меня с любопытством.

— Нет, не по плену. Я его в позапрошлом году в Игарке встретил. Меня его рассказ очень взволновал. Хотелось бы отыскать его.

— Да, рад бы помочь. Уж такая у них жизнь — нынче в Игарке, завтра в Каракумах. После конференции я предполагаю побывать в Китае и в Лондоне, потом, вероятно, пора будет и в отпуск… Пожалуйста, после отпуска зайдите в управление ко мне, найдём вам и фамилию, и все координаты… А сейчас, простите, пора начинать!..

…Дела помешали мне воспользоваться любезным приглашением. И рассказ лётчика уже начал забываться. Очень ясно запечатлелся эпизод с Мартой, последний побег, когда эсэсовцы вели в горы толпы пленных и узников, помнились некоторые подробности о лагере смерти Дахау. Но надежду отыскать рассказчика, уговорить его вновь пережить мысленно всю эпопею я уже начал терять. Да и времени прошло порядком. Знать не судьба! И всё время томила мысль: упустил, остался в долгу перед читателем. Вероятно, так чувствует себя охотник, когда он по своей вине упустил «красного зверя»…

4

И вдруг… Просматриваю в доме приятеля-инженера, коллеги по северному строительству, подшивку «Строительной газеты».

Приятеля нет дома, и я, уже лениво и рассеянно, забрался в позапрошлый, 1958 год. Читаю объявления, заголовки, смотрю заметки со знакомых строек — в старых номерах газет, на мой взгляд, поэзии больше, чем в ином стихотворном сборнике… И вдруг!