Крылья для землянки

— Послушай, Лиска. У меня в больнице сейчас лежит девушка, землянка. Она сделала операцию, и уже несколько дней еле жива, лежит под бесконечными капельницами с сильными болями и тошнотой. А сегодня у нее поднялась температура, и началось воспаление. И я даже не знаю наверняка, удастся нам сохранить ей пересаженные крылья или нет. Ты серьезно хочешь так распорядиться своим телом и своим здоровьем?

— Ты не понимаешь, Виер. Я просто хотела проконсультироваться. Я хочу принять это решение сама, — слегка повысив голос, выпалила она ему в лицо.

— Твой муж уже принял правильное решение. Мой тебе совет: прими такое же и успокойся, — отчеканил Виер.

По дороге домой Лиску посетило чувство нереальности. В горле стояла легкая тошнота, голова кружилась, под ложечкой посасывало. То, что говорить с Дейке бесполезно, она уже поняла. А без этого, получается, она не может даже проконсультироваться с врачом. От одной мысли об этом у нее начинали подергиваться веки. «Твой муж, конечно, не должен быть против» — и на что это похоже? Ее сердце колотилось как бешеное, а когда она пересекла порог дома и наткнулась прямо на Дейке, стало еще хуже.

— Доброе утро, маленькая. А ты куда ходила? — с легким удивлением спросил он, но по его глазам Лиска поняла, что он уже сканирует эмоции. Интересно, что будет, если она не ответит на вопрос?

— У меня была встреча, — лаконично ответила она, глядя ему в глаза — не вызывающе, но упрямо.

— Это я уже понял, — чуть тише и прохладнее заметил ее любимый мужчина. — Но не понял, с кем и в честь чего.

— Я не хотела бы говорить, — процедила она, ощущая прилив злости. В его тоне слышалось требование отчета.

— Да неужели?

Голос Дейке стал ледяным. Лиска каждую секунду ждала рывка увода и не прятала глаз — ей хотелось узнать, как он поступит.

Увода и сканирования не последовало. Его ноздри слегка дрогнули, словно от оскорбления, правая рука рефлекторно сжалась и разжалась.

— Хорошо. Мы поговорим об этом позже, — изрек он, развернулся и ушел в свою спальню, весь напряженный.

Лиска взглянула на часы: времени до завтрака еще хватало, чтобы принять душ и даже немного вздремнуть. Но ей ничего не хотелось, и она просто опустилась на диван в гостиной, глядя перед собой бессмысленным взглядом.

Перед глазами стоял двор дома, где она росла — стоял уже три дня, с тех пор, как Тхорн снял отводы. Ностальгия проявилась так остро, что лишь гигантским усилием воли удавалось каждый раз сосредоточиться на делах, не погружаться в воспоминания.

Но самое лучшее, что с ней было в детстве, лезло в глаза ослепительными картинами: солнце, искры на воде, прыжки по асфальту в «классики». Запах травы и одуванчиков, когда подносишь к носу — эта медовая сладость, эта весна, этот прохладный дождь на плечах, и одежда, липнущая к телу, и снова запах травы, мела, асфальта, звуки смеха, сигналы машин, раскаты грома, земная музыка, земные стихи, земные фильмы — все сливалось в один большой праздник, и тут же превращалось в тоску по этому празднику, подобного которому больше не будет.

Вспоминалось все, чего не было или почти не было на Горре, и, казалось, именно этого больше всего не хватает: асфальта, машин, дождя, гроз, снега, осенне-зимнего уюта теплой квартиры, летних поездок на шашлыки, земной еды, даже той, которую не любила, и земной одежды — даже той, которую никогда не носила. Но, казалось, если бы все это нашлось теперь на Горре — обязательно и съела бы, и надела.

Ей приходилось прикладывать усилия, чтобы вспоминать, как тяжело жилось порой на Земле, и одиноко, и как до нее не было дела родителям, как предавали друзья и парни, в которых она влюблялась. Но все плохое, как назло, затуманивалось в памяти, а хорошее лезло яркими картинками в глаза, запахами — в нос, звуками — в уши. И все новые и новые эпизоды подбрасывала память, все новые и новые поводы скучать.

Только вечером, когда Дейке прижимал ее к себе и уносил в комнату для слияний, она забывала обо всех своих страданиях. Одной минуты рядом с ним хватало, чтобы одуматься: чего еще надо, когда рядом любимый человек? Разве на Земле могла она мечтать о похожих отношениях, разве кто-то заботился о ней так трогательно и внимательно? Одной лишь ласки или поцелуя хватало, чтобы успокоиться, не говоря о том, что Лиска чувствовала, когда он был внутри.

Размолвка с Дейке убивала, каждую минуту разрывала ее изнутри мучительным, чудовищным ощущением дискомфорта. Лиска почти физически ощущала жжение в центре живота, а в груди крутилась какая-то спираль, угрожая перемолоть все внутренности, если немедленно, сию же секунду с ним не помириться. Вот только как — она не знала, ведь его поведение было абсолютно неприемлемо и необъяснимо.