Крылья и цепи

Видя картину грубой расправы с его клиентом, подбежавший официант выхватил из кармана милицейский свисток и, косясь на деревянную решетчатую калитку, ведущую на улицу, принялся оглушительно свистеть.

Шахтер из Воркуты, вроде бы сразу протрезвевший от милицейского свистка, оглядываясь, поспешил ретироваться в свою кабину, а Растиславский, растирая ладонью красный лоб и судорожно приглаживая взлохмаченную голову, лихорадочно соображал: что же ему делать дальше? Ждать, когда прибудет постовой милиционер и его как жертву вместе с хулиганами и девушками уведут в милицию?.. Там обязательно составят протокол. В своих свидетельских показаниях девушки представят его как священника, с которым они познакомились на юге. Двое парней с Севера, чтобы оправдаться, станут давать для протокола показания, что они были невольными свидетелями того, как поп-пьянчуга спаивал коньяком и совращал пошлыми рассказами молоденьких девушек. Они станут заверять дежурного по отделению милиции, что не в силах были совладать со своими бурными антирелигиозными чувствами и, будучи глубоко оскорбленные попом (ведь он назвал их хулиганами), решили привести его к порядку, а посему были вынуждены дать три безобидных легоньких щелчка в лоб… В милицейском протоколе об этом запишут: «без малейших телесных повреждений и расстройства здоровья…» Все это пронеслось в голове Растиславского за какие-то несколько секунд. Он даже представил себе, как будет сдерживать ухмылку дежурный отделения милиции, составляя протокол задержания и показания двух подгулявших парней с Севера. А потом потребуют у него документы. И там, в милиции, в присутствии Леры и Жанны, он должен будет предъявить удостоверение с места работы.

Растиславский отчетливо представлял себе, какое удивление и гадливое презрение вспыхнут в глазах Леры и Жанны, когда они узнают, кто он такой.

Решение созрело молниеносно. Не дожидаясь прихода постового милиционера, Растиславский встал из-за стола и, предупредив официанта, что он отлучится на несколько минут, направился в туалет, который был расположен в дальнем темном углу сада. Лоб и уши его горели, подбородок и щеки полыхали огнем.

Воображение работало лихорадочно. Вот он отчетливо видел Жанну, сидящую перед фельетонистом в редакции газеты. Она рассказывает, как гадко и подло обманул ее на юге Растиславский. Рассказывает, а сама плачет. Слезам ее верят. Ее рассказ подтверждает Лера. И наконец появляется фельетон с сенсационным заголовком… Потом персональное дело на работе… Позорные картины, сменяя одна другую, мелькали в воображении кадрами длинного кошмарного сна.

Растиславский окинул взглядом деревянный забор, огораживающий ресторан. Со стороны кабин его не видно было за густой аллеей акации. Кругом ни души. И он решил: «Будь что будет!..»

Легко перемахнув через невысокий забор, он пригнулся и огляделся. Переулок оказался глухим, безлюдным. Погони не было. Недалеко по асфальтированной улице проходил полупустой трамвай. Растиславский метнулся из темноты к трамвайной остановке. Уцепившись за поручни последнего вагона, он вскочил на подножку и стремительно влетел в вагон, когда трамвай уже трогался. Сердце билось мощными, гулкими толчками и, как эхо, прибойно отдавалось в ушах.

Только теперь Растиславский вспомнил, что он не рассчитался с официантом. Опасение быть задержанным милицией за побег из ресторана, а потом быть разоблаченным удвоило страх. Теперь его могли даже арестовать и передать суду за мошенничество.

На счастье Растиславского, рядом со следующей трамвайной остановкой была стоянка такси, на которой — он еще издали увидел — светилось несколько зеленых огоньков.

На остановке, как только открылась дверь трамвая, Растиславский прыгнул с подножки и кинулся к такси.

— Шеф!.. Опаздываю на поезд!.. Белорусский вокзал!.. Скорость будет учтена… — запальчиво бросил он шоферу и захлопнул за собой дверцу.

Слева и справа мелькали придорожные огни. А шофер, кося взгляд на пассажира, все увеличивал и увеличивал скорость.

Когда машина вырвалась на Ленинградское шоссе, от сердца отлегло. «Кажется, пронесло… — облегченно вздохнул Растиславский и оглянулся назад. — Прощай, Лера. Если угодно господу богу, то я поставлю пудовую свечку в соборе, чтобы только никогда не встретиться ни с тобой, ни с Жанной. Хорошо, что Москва — это бездонный омут, в котором можно утопить целое мироздание…»

Растиславский поднес ладонь к воспаленному лбу. На нем саднила внушительная шишка. Уши горели так, будто их нажгли крапивой.

Впереди, за переходным мостом, засветились огоньки Белорусского вокзала. Там, на вокзале, как в водовороте, бурлила людская крутоверть большого города. Там можно сесть на электричку или пересесть в другое такси и по дороге на дачу хорошенько подумать о том, как жить дальше в этой сложной и неспокойной столице…