Крылья и цепи

— А в деталях — всему свой черед. — Иванов закурил и предложил папиросу Шадрину. — Не приходилось ли вам, Дмитрий Георгиевич, в последние годы слышать в народе ропот на закон, по которому за мешок ржи…

— Да… — неопределенно протянул Шадрин. — Закон уже не отвечает духу времени.

В свое время, когда в этом мешке ржи было спасение народа, который впрягался в плуг и пахал землю, чтобы накормить солдата на фронте, в этом законе отражался и дух народа, и суровость времени, когда судьба страны стояла на кону. Теперь этот закон изжил себя. — Иванов хотел и дальше развивать свою мысль, но, видя, что Шадрин понимает его, остановился на полуслове… — Я думаю, мы понимаем друг друга. Голова у вас светлая, выросли вы не на маменькиных пышках, не на пуховиках, а в трудовой семье и знаете, почем фунт лиха. Сейчас мы увеличиваем штаты Комиссии. Нам нужны люди, которые знают жизнь, те, что прошли войну. Вот я и вспомнил о вас. И нашел вас.

Шадрин колебался:

— Для меня это, Василий Петрович, настолько неожиданно, что… А потом, у меня же школа… Ко всему прочему я командир дружины.

— Я в курсе дела. Здесь вы нужней. О вас я говорил с председателем Комиссии. — Иванов посмотрел на часы. — Жаль, что его только что вызвало руководство. Вот вам анкета. Заполните ее дома и сдайте в бюро пропусков на мое имя.

— И все-таки я должен подумать, — нерешительно сказал Шадрин. — Да и боюсь: справлюсь ли?

— Я не пригласил бы вас, если бы не был уверен — справитесь вы или не справитесь. На раздумья даю вам неделю. — И, о чем-то подумав, сказал: — Какая у вас зарплата в школе?

— Тысяча двести рублей.

— Для семейного человека не густо. У нас на первый случай будете получать тысячу восемьсот. Но это на первый случай. Думайте и решайте. Где ваш пропуск?

Иванов отметил пропуск и проводил Дмитрия до двери. На прощание сказал:

— Знайте: у меня к вам большое доверие. А это нужно ценить.

— Спасибо, Василий Петрович.

— Не забудьте приложить к анкете копию диплома, характеристику и автобиографию.

Шадрин вышел из кабинета и спустился вниз. Все пока осознавалось смутно. Кремль… Президиум Верховного Совета… Все плыло, как в тумане.

Дмитрий вышел во двор и в первую минуту растерялся — не знал, куда идти.

Над колокольней Ивана Великого кружилась стая голубей. У царь-колокола пестрела новая группа экскурсантов. А у подножия приземистого здания, точно на карауле, замерли чугунные пушки, направив свои немые жерла в голубое, без единого облачка, небо. На золотых куполах соборов горели солнечные блики. По направлению к Спасским воротам двигалась группа экскурсантов, которых Шадрин видел полчаса назад. Среди них он узнал того самого человека в темно-синем бостоновом костюме и артиллерийской фуражке, лицо которого, словно порохом, было иссечено (теперь, вблизи, Дмитрий это увидел отчетливо) угольной крошкой. Он поравнялся с растянувшейся цепочкой экскурсантов и подошел к мужчине в артиллерийской фуражке.

— Ну как? — спросил Шадрин тоном, словно они не один день проехали в одном купе общего вагона.

— Здо́рово! — широко улыбаясь, ответил мужчина и покачал головой: — Ведь это надо же!.. Простой народ в Кремль вошел!..

Дмитрий вышел на Красную площадь, подошел к Мавзолею. Часовые, не шелохнувшись, стояли у входа в священную гробницу. На рябоватом сером булыжнике площади, напротив входа в Мавзолей, школьники, одетые в белые рубашки и короткие темно-синие штанишки и юбочки, замерли в строю под пионерским знаменем. Шел торжественный церемониал приема в пионеры.

Из головы Шадрина не выходили слова рабочего с лицом, иссеченным угольной крошкой: «Простой народ в Кремль вошел!..»