Крылья и цепи

— Рассказывай, как дошел до такой веселой жизни? За что на тебя взъелся Богданов? Только давай условимся, и чтобы без обиды: если меня вызовет руководство — сразу же разговор перенесем на вечер. Иногда вечер бывает мудренее утра. Где-нибудь там, — Зонов махнул рукой на окно, — на нейтральной полосе. За низеньким столиком в «Узбекистане».

Дмитрий начал рассказывать о своих неладах с Богдановым.

Зонов внимательно слушал и время от времени обеими руками поправлял очки. Потом он энергично, словно припомнив что-то важное и неотложное, вскинул голову и набрал номер телефона:

— Петр Никифорович? Зайди на минутку.

Зонов положил трубку и, точно прицеливаясь, посмотрел на Шадрина:

— Насчет прокуратуры, Дима, ты сам видишь, дело — табак. Инвалидность никуда не сбросишь. Судимость жены — тоже не орден. С такой жиденькой характеристикой твою кандидатуру в народный суд сейчас тоже не выдвинут. Остается: нотариат, паспортный стол в милиции, юридическая консультация или… — Зонов неожиданно замолк.

— Или что? — спросил Шадрин.

— Или переквалифицироваться.

— В управдомы? — невесело пошутил Шадрин.

Зонов снова зашагал по кабинету. Высокий, плечистый, каждым своим жестом, поворотом головы, стремительным движением темных густых бровей, глубокой и энергичной затяжкой папиросы он воплощал в себе крайнюю сосредоточенность в мыслях и огромную занятость делом, которое отлагать нельзя. Шадрин смотрел на своего друга и в душе восхищался им. «А ведь из Копейска ты приехал в кирзовых солдатских сапогах и шинели, которую ты сбросил только на четвертом курсе, когда мы вместе с тобой купили обноски на Тишинском рынке, А сейчас!.. Вот откуда выходят государственные мужи!..» — думал Дмитрий, не спуская глаз с Зонова.

— Почему в управдомы? Юрист с университетским образованием повезет любой воз. Лишь бы были лошадиные силы. Ведь мы вот не юристами работаем, а дел хватает. Помнишь лекции Андрея Ивановича Денисова о том, что такое звенья государственного аппарата? — Зонов хотел продолжить мысль, но, услышав, как кто-то вошел в кабинет, повернулся.

В дверях стоял Пьер. Тот самый здоровенный Пьер, который был первым заводилой и душой студенческих вечеринок на Стромынке. Он еще больше располнел и раздался в плечах. Настоящее имя Пьера было Петр Никифорович Савченко, но кто-то на занятиях по французскому языку окрестил его однажды Пьером, с тех пор это имя намертво приклеилось к нему. Первое время Пьера это злило, а потом он махнул рукой и решил следовать пословице: хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Была у Пьера своя страсть: он любил красивые иностранные слова и крылатые выражения. Причем несколько самых обиходных житейских фраз мог произнести и по-французски, и по-английски, и по-немецки, и даже по-турецки… На незнакомых девушек в парке «Сокольники», куда студенты иногда ходили целым скопищем, он производил ошеломляющее впечатление. Познакомиться с девушкой для него было проще, чем выпить стакан газированной воды. А познакомившись, он тут же забрасывал ее каскадом непонятных иностранных слов. Говорил сразу на четырех-пяти языках, часто пускал в ход латынь, по которой он выше тройки не поднимался, представлялся то секретарем французского посольства, то сотрудником английского торгпредства, то иностранным туристом, который объехал весь мир и только в Советской России увидел прекрасных людей и прелестнейших девушек… Молол такое, что друзья, идущие шагах в пяти сзади, покатывались со смеху.

И вот Пьер, тот самый Пьер, который почти каждый месяц бегал в ломбард закладывать свои трофейные часы, теперь стоял на пороге кабинета Зонова и, широко улыбаясь, смотрел на Шадрина.

— О-о-о!.. — вырвалось из его широкой груди. — Каким ветром?! Говорят, что ты заткнул за пояс знаменитого Шерлока Холмса? Ну, как жизнь, как работа — рассказывай.

Шадрин не хотел второй раз рассказывать о своих неудачах, о конфликте с Богдановым. Он посмотрел на Зонова, и тот понял его.

— Дело тут, Пьер, не совсем веселое. Вот прочитай эти два документа, и тогда будем говорить. Только пока о деле.

Все, кто близко знал Пьера, любили его за бесшабашную натуру и неунывающий нрав. Но была у него еще одна непобедимая слабость — он хотел написать такой роман о своей жизни, который, как он выражался, «заставил бы прослезиться благословенную матушку-Русь». Иногда в кругу близких друзей, за рюмкой вина, в пылу откровенности он признавался, что несколько глав этого шедевра им уже написаны, но до середины книги доберется еще не скоро. «Все гениальное создается десятилетиями», — успокаивал он себя и заверял друзей. Когда его спрашивали, где он хранит свой труд, Пьер горько вздыхал и отвечал, что рукопись его эпопеи лежит в кованом сундуке у тетки, которая живет в Конобееве. Когда же кто-нибудь шутил: «А если дом сгорит?» — Пьер невозмутимо парировал: «Я не такой дурак, чтобы шедевр хранить в одном экземпляре. Оригинал рукописи в надежном месте… Ничего!.. Вы еще узнаете, что такое Пьер с Полтавщины».