Крылья и цепи

Но тут же другая мысль захлестнула первую: «Шадрин, последнее время тебя раздражает все. Или ты стареешь, или набухаешь желчью. Нельзя так. Люди работают. Кто-то же должен обслуживать!» Но и эта мысль, резонная, рассудочная, словно растаяла. Вспомнилось другое, вчерашнее. Он переходил улицу Горького у площади Маяковского. Бригада из семи женщин взламывала старый, растрескавшийся асфальт. В руках, давно потерявших былую женственность, — тяжелые ломы. Бедняги, они еле поднимают их. И всякий раз попадают ломом не туда, куда нацеливаются попасть. После долгих усилий им с трудом удается отковырнуть лоскут вязкого гудрона. И так все семь: склоненные, молчаливые, напряженные… Пронзительно-желтый цвет спецовки до ядовитости режет глаз. Над головой палит солнце. Мимо, обдавая голубоватым бензинным дымком, с ветровым шумком проплывают вороненые лимузины, проносятся «Победы», мелькают вертлявые «Москвичи». И пешеходы… Вал за валом, по обе стороны, туда и сюда… Разодетые, оживленные, все куда-то торопятся. И Шадрин подумал: «Если б устроителя этих тяжелых дорожных работ на недельку — на две вместе с этим вот рыжим витязем-официантом поставить на ремонт асфальта, с ломами в руках! А всем тем вчерашним, семерым, рожденным прежде всего для материнства, хорошенько отдохнуть, прийти в себя и приняться за свою, женскую работу…»

Взгляд Шадрина встретился с летучим взглядом рыжего официанта. Ему не больше тридцати, но он уже, как видно, отлично усвоил, где зарыт корень везения и невезения в своей работе. Наметанным глазом опытного человека он безошибочно мог отличить иностранца от соотечественника. Он знал «цену» первому и второму. Знал, но делал вид, что для него все посетители равны. Лицо у официанта хитроватое, взгляд нетвердый, он перекатывается, как ртуть на белом блюдце. Минут десять назад он начал обслуживать солидного джентльмена, по всей вероятности туриста или коммерсанта. Об этом можно было судить по его развязным манерам — так по крайней мере показалось Шадрину. В театрально подчеркнутой вежливости официанта проступали угодливость и подобострастие. Видя, что Шадрин сидит за столиком почти полчаса и терпеливо ждет, когда у него возьмут заказ, он делает вид, что очень занят… что не замечает его, хотя Дмитрий сел за свой столик раньше джентльмена.

Официант и джентльмен изъяснялись с трудом. Иногда им помогала дама, очевидно супруга иностранца. Когда ей не хватало запаса русских слов, она махала растопыренными пальцами и нервно дергала головой на длинной тонкой шее. Губы ее то и дело вытягивались в трубочку. Шадрин не слышал слов дамы, но догадывался, что официант обслуживает людей, говорящих на английском языке.

За соседним столом, справа, безнадежно засиделась пара. Очевидно, это были проезжие люди, муж и жена. Она — это резко бросалось в глаза — была беременна. Все в этой паре выдавало провинциалов: и ее мелкая шестимесячная завивка, и его новенький бостоновый пиджак с широченными острыми плечами, набитыми ватой, и до неприличия широкий узел полосатого галстука, надетого на мятую клетчатую ковбойку, уголки воротника которой задирались, как высохшие арбузные корки, и манера смотреть на часы, отставляя руку почти на метр перед собой… Но лица… Какие простые, удивительно скромные лица тружеников. Даже с налетом какой-то виноватости. Такие лица Шадрин не раз видел на привалах между боями, на колхозном току во время молотьбы, видел их в общих вагонах поездов дальнего следования. Они попадались ему всюду, где люди пахали и сеяли, рубили уголь и поднимали молот, двигали рубанок и нянчили ребенка…

Дмитрий решил, что провинциал, судя по его виду, где-то «втихую» уже «пропустил» стопочку и ему дьявольски захотелось «добавить», но жена тайком посылала во взглядах стрелы запрета. Она стеснялась поговорить с ним по-домашнему — кругом сидели такие важные люди, все-таки куда ни кинь — Москва…

Уже в третий раз провинциал широким взмахом руки подзывал официанта, но тот не замечал его или упорно делал вид, что не замечает.

Это возмутило Шадрина. «Нахал… Ведь перед тобой сидит шахтер. И не простой шахтер, а почетный шахтер. Вглядись хорошенько в знак, что на его пиджаке, ведь его зарабатывают в подземелье, а не у фонтана под хрустальными люстрами. Посмотри на его руки. Уголь в поры въелся навечно. На его угольке вы жарите цыплят табака, его углем отапливают дом, в котором ты живешь. Ты вглядись в его лицо, он брат твой. Он, как и ты, рожден тружеником…»

Но вот наконец официант перехватил взгляд Дмитрия. Если и в самом деле существует на свете телепатия, то она в этот момент дала себя знать. Рыжий официант подошел к столику Шадрина:

— Слушаю вас.

— Прежде чем принять заказ у меня, обслужите, пожалуйста, моих соседей.

Официант ничего не сказал и, о чем-то подумав, что-то про себя взвесив, направился обслуживать провинциалов за соседним столом. Он, очевидно, понял, что Шадрин на этом не остановится.