Крылья и цепи

Старик не ответил. Он только охал и сокрушенно качал головой. На лице его багровели два кровоподтека.

— Я спрашиваю, что случилось, дедушка?

— Да разве так можно, сынок? Ведь я не просился, он сам навялился… Ох… Сам остановил машину. «Давай, дед, подвезу». А вот, видишь, как подвез… И меня изувечил, и тележку расхлестал.

— Кто вас изувечил?

Охая и хватаясь за грудь и за бока, старик рассказал, что не успел он выехать с дровами из колка, вдруг видит: обгоняет машина. Шофер остановил и предложил: давай, дед, подвезу. Старик обрадовался. Шофер привязал тележку к машине, а старику велел садиться на дрова.

Теперь Дмитрию стало понятно, почему на протяжении двух последних километров им с Фадеичем попадались на дороге невесть кем оброненные длинные березовые чурки.

«Неужели та краснорожая скотина, что просил на пол-литра?» — подумал Шадрин неотчетливо представил себе мордастого парня с маленькими заплывшими глазами, сиплым натужным смехом и прилипшей к нижней губе папироской, которая каким-то чудом держалась даже тогда, когда он разговаривал. Представил он и деда, сидевшего на дровах, когда тележку, прицепленную к кузову, подбрасывало на колдобинах и мотало из стороны в сторону.

— Как же ты, папаша, согласился прицепить тележку к машине и сесть на нее? Ведь с такой ездой можно и богу душу отдать!

— Да нешто я знал, сынок, что он потехи ради пришпилил меня к задку?.. Ить не просил я его, сам остановился: «Чего ползешь, как черепаха?..» Ну я, старый дурак, и радехонек: «Давай… прицепляй…» Он и прицепил.

Старику было трудно говорить. Очевидно, он сильно ушиб грудь. Он хватался за нее рукой и гладил большой шершавой ладонью.

— Откуда этот шофер? Машина-то чья, не знаешь? Номер сзади не запомнил? — Шадрин помог старику встать.

Опираясь левой рукой на плечо Дмитрия, правой старик показал в сторону бригадного стана:

— Из «Заветов Ильича» он… В бригаду свернул…

Дмитрий не знал, что делать со стариком и с его тележкой.

— Куда вы везли дрова?

— Домой.

— А дом где?

— На переезде, сынок. Да вон, отсюда видать, тут не боле километра. — Старик показал рукой в сторону железнодорожного переезда, где виднелся полосатый шлагбаум, будка и за ней — приземистый кирпичный домик. За домиком стоял игрушечный сметанный стожок сена. Вдоль железнодорожного полотна тянулись рядки молоденьких тополей.

— С кем живете-то, папаша?

— С сыном… Обходчиком работает на дороге.

Дмитрий с ног до головы оглядел старика:

— Ребра-то целы? Идти потихоньку сможешь?

Старик, кряхтя, повел плечами, ощупал бока, стряхнул пыль с залатанных штанин.

— Да вроде бы целы. Вот только в голове шум стоит…

— А шофер сразу остановил, когда вы упали?

— Нет, что ты… Я вон где слетел. Это уж я сам дополз до тележки. Он, игрец его расшиби, остановился, когда стал сворачивать в бригаду. — Старик передохнул и ощупал бока: — Я-то вроде бы ничего, да вот тележку, шайтан, всю искорежил. Дома теперь греха не оберешься. Сноха запилит. Ось новую ставить надо и колесо править.

Решение пришло неожиданно:

— Вот что, отец, ты пока посиди здесь, а я пойду в бригаду. Что-нибудь организую. Постараюсь достать подводу, чтобы подвезти тебя домой, или пошлю кого-нибудь из ребятишек на разъезд, чтобы за тобой пришли.

— Не-ет… Что ты, сынок!.. Я сам как-нибудь… Вот отдышусь и потащусь потихоньку. Не дай бог, сноха увидит — живьем загложет… Такая попалась лиходейка… В отделку заездила.

Дмитрий оттащил тележку с дровами в сторону.

— Курите?

— Нюхаю. Хочете — попотчую. С мятой. — Старик присел на оглоблю тележки и достал из кармана алюминиевую табакерку. — Для зрения, говорят, пользительно, муть слезой выгоняет. — Он насыпал на ладонь Дмитрия щепотку табаку. — Такого в магазине не купишь.

Дмитрий нюхнул из щепотки и тут же зачихал.

— Уж больно лют, с забором, лучше я закурю. Да пойду скорее в бригаду. Может быть, найду подводу и отвезу вашу тележку и вас домой. А снохе не говорите, что вас прицепили, скажите, что шофер наехал, посмо́трите, еще жалеть будет. Да за дровами в такую даль посылать не станет.

— Оно и то верно… — Старик всадил добрую щепотку табаку в правую ноздрю, заткнул большим пальцем левую и, закрыв глаза, аппетитно, со свистом втянул в себя воздух. Крякнул и вытер кулаком выступившие на глазах слезы. — И от давления помогает. По себе знаю. Стоит день не понюхать — голова так и раскалывается.

— Ну, папаша, я пошел. Не горюй тут. Что-нибудь сообразим. Жди подкрепления. Если не найду ничего — сам приду.

— Спасибо тебе, сынок… Дай бог тебе здоровья.

Дмитрий зашагал в бригадный стан. Он издали увидел, как повариха орудовала черпаком, разливая из котла суп.

Было время обеда. Ребятишки-копновозы крутились с мисками вокруг поварихи. За длинным столом под навесом чинным рядком сидели мужики и бабы. Дмитрий насчитал двенадцать человек. Раньше, до войны, за этим столом усаживались двадцать четыре. Обедали в две очереди… Кому не хватало места за столом — примащивались кто где мог. Ребятишки устраивались прямо на земле, на бревне или чурбаке…