Крылья ужаса

Непонятно было, хвалится он или говорит правду. Почему-то решили пойти в больницу втроем. Взяли такси - и полетели! К их удивлению Леня сидел на кровати и играл сам с собой в шахматы. И ни о чем кроме шахмат и слышать не хотел.

Саша же прямо набросился на крикуна Володю.

- Володя, пойми, - он даже схватил его за больничную пижаму, хотя лицо Володи исказилось, как от зубной боли. - Пойми, что я тебе скажу!

Глаза у Саши вдруг полезли на лоб от собственной мысли, и он, наклонившись к ушку Володи, стал что-то шептать. Тот вдруг взвизгнул, отстранился, упал на подушки, и замахал руками: "Не надо, не надо, не надо!" Ваня буянил около шахматной доски Леонида, не трогая однако фигур. Леня тем не менее не обращал на него никакого внимания.

- Не надо, не надо! - повизгивал однако Володя, словно забыв о боли.

Даже головастый - в три головы - Витя присмирел, хотя он и так был очень смирный. Мертво-плакавший больной, напоминающий труп, однако ж не унимался, и никакие ужасы и нашептывания Саши не могли вернуть его к жизни. Он все трупел и трупел, все больше уходя в свою трупность, и слезы уже не лились из его глаз.

Вдруг Леня - яростно и неожиданно - стал швыряться шахматными фигурами, в крикуна Володю полетел ферзь, в головастика - пешки, прямо к ногам, в окна посыпались кони. Больной-труп завыл, хотя в него ничего не попало.

Набежали сестры, дежурные санитары, пришлось унимать физически. Леня ослаб, но вдруг откуда-то взялась в нем дикая сила, он кусался, бился и его еле уняли под конец. И все время он молчал, все молчком и молчком.

- Такой молчаливый, а дерется, - вздохнула нянечка.

Детские глаза трехголовастого отказывались верить самому себе...

..."Проклят этот мир, проклят - упорно потом вспоминала Люда всю эту историю. - И жизнь коротка, и насмешка она над землей и людьми, и плоть горька и страшна, и где бессмертие? Чем заглушить, чем заглушить боль?" Страстно захотела увидеть сиротку Лизочку, у которой оставалась одна Россия, но оказалось, Лизочка уехала - в Сибирь, в глубь... Решила тогда Люда пойти в сумасшедший дом, но уже в настоящий. Через милого психиатра детского отделения познакомилась она с ее приятелем, который работал во взрослом отделении, причем бредовом и буйном.

Люда сама до бреда порой была охоча, а тут как раз все совпало. Побежала она к ним, к этим сдвинутым, чуть не сломя голову, чтоб заглушить жизнь бредом. Но не очень получилось все это. Видела она каркающих идиотов, воображающих, что они - ничто. Старичков, считающих себя молодыми людьми, лихими и забияками, хотя сами старички почти умирали, но для компенсации, словно сговорившись, хором убивали мух. Видела она неопрятного толстого человека, познавшего что он - дьявол.

- Диавол я, диавол! - кричал он громко, на весь сумасшедший дом, и бил себя кулаком в грудь от радости.

- Много у вас таких, с дьяволоманией величия? - подмигнула Люда психиатру.

- Больше простыми чертями воображают, - хихикнул врач в ответ - Самим-то считает себя у нас только Вася, - и он указал на толстяка. - Он у нас первый такой.

Больше такой мании величии я ни у кого не видел. Все Наполеончики, Сталины, Ленины, Черчилли, Рузвельты - тьфу, мелкота. Говорить тошно. Только Вася у нас по-настоящему развернулся. Это ж надо, самим захотел быть. Обнаглел что ли.

Вась, покажись, - добродушно обратился к нему психиатр.

Вася лукаво выглянул, но тут же посерьезнел и опять стал орать, как медведь в лесу:

- Дьявол я, дьявол! Все во мне есть! Дьявол я, дьявол! Хоть никто про это не знает! Против всех я!

Видела Люда также оцепенело-помертвевших от катотонии людей, проклявших этот мир, и так уже проклятый. Слышала стоны и вопли, рычание по-собачьи - и никакое милосердие не отвечало им...

Рассвирепела тогда Людочка окончательно, и с тяжелым сердцем, поцеловав почему-то в лоб психиатра, уехала домой, так и не разгадав высшую тайную сумасшествия.

И приехала она домой с непреходящим ощущением, что мир этот земной проклят.

IV

Через некоторое время Люда опять посетила брата: перед самой его выпиской из больницы. Он сам настаивал на выписке, да и помочь ему уже не могли, по крайней мере по мнению врачей.

Люда, уставшая от всего, заглянула в палату Лени, но не нашла там доктора, с которым хотела поговорить. Он ушел почему-то в женское отделение, и Люда вяло пошла за ним, чувствуя в то же время странную отстраненность. Из этой отстраненности ее почти вывела больная, которую она увидела в женской палате, когда искала доктора. Больная лежала в углу, у двери, грудь ее была раскрыта, и она медленно и неестественно ползала по кровати. Глаза на бледном лице выражали остекленение перед невозможным, и слышался ее шепот среди всеобщего молчания:

- Жжет, жжет грудь... Жжжет... Коля, милый, приди... Приди, Коля... Кто поможет?! Кто? Кто? ...Нет сердца, одна боль... Я вся боль... Коля приходи, почему не пришел завтра... Завтра было тяжелое, страшное... Жжет, жжет грудь...

Это ты, Коля, пришел, ты?!! Прощай...

А глаза у нее были холодные, холодные - от боли.