Крылья ужаса. Рассказы

– Всё равно… Лишь бы долго, долго, – ответила Галя.

Мефодий между тем занялся ловлей каких-то насекомых. Старушка, зябко укутавшись в платок, слушала беседу.

– Да и мои… тоже жить хотят, – то и дело вставляла она, подмигивая.

«Где это Мефодий выкопал такую, – подумал Пётр, – а может, точнее: где она его такого выкопала?»

Анастасия Петровна сидела на возвышении, на самом, так сказать, его пике, и с дурашливой снисходительностью посматривала на своих гостей. Наливочка была, конечно, предложена и старушке, но Анастасия Петровна с резвостью вылила почти всю долю в землю, поделясь со своими.

– Им тоже надо… сладенького, – шепнула она дереву.

– Где же вы живёте, Анастасия Петровна? – поинтересовался Пётр.

– В Москве живу. Где же мне ещё жить. По Гоголевскому бульвару прописана…

Вдруг стало вечереть, хотя кроваво-нежные лучи солнца ещё проникали сквозь деревья. Надо было уходить. Шумел ветер.

– Ну, я вас провожу, – сказала старушка. – А сама пойду пить чай с ночным сторожем.

Кряхтя, она встала со своего возвышения. «Могилка-то девицы, – ласково добавила она, – в девушках ушла».

Путь нужно было держать нелёгкий: томление и блаженство растопило почти всех. Один Мефодий был неутомим. А старушка шла, почему-то широко расставив ноги, точно это были у неё ходули. Юбка неопрятным мешком покрывала её плоть.

– Видите, Пётр, видите, – повторяла Люда. – Вечность – о, если б в неё войти… А думаю, и теням, наверное, страшно, когда их судьбы предсказывают…

Еле выбрались из запутанного кладбища: перед тем Анастасия Петровна, попрощавшись, потрепала Мефодия по плечу и исчезла по кривой дорожке. Когда подошли к дому № 8, всё было уже во мраке, лишь качались деревья от ветра, точно тёмные призраки, и горели огни в окнах. Мефодий тут же юркнул куда-то в сторону.

Глава 8

Галюша решительно предложила зайти всем оставшимся (Люде и Петру) к ней домой, в её квартиру из двух уютных комнат, благо мужа с сынишкой десяти лет она отправила в деревню – отдыхать.

Шли – даже по земле – осторожно. Лестница была скрипучая, деревянная, и квартирки, как норки, теснились здесь плотно друг к другу. Но у Гали оказалось очень родимое, вовлекающее гнездо, где можно было быть самим собой. Дружелюбно расселись за столиком с простой клеёнкой, у окна, за которым трепетал клён.

Галя быстренько собрала – для уюта – маленький ужин под ту же наливочку, которая у неё была неиссякаемая.

Но внезапно – за стеной, в соседней квартире – раздался резкий истерический крик, послышалось падение чего-то тяжёлого и затем не то ворчание, не то сдавленный стон.

– Ох, как раз с этой квартирой беда, – вздохнула Галя, – ведь там живёт Ира.

И она посмотрела на Люду. Пётр немного заволновался – по интеллигентской привычке.

– Ничего, ничего, Пётр, – и Галюша сладко опрокинула в себя рюмку с наливочкой. – Люда знает, у нас в доме жильцы все смирные, бывалые, ну, конечно, Мефодий со странностями, но только одна эта семья Вольских не удалась. И как раз наши соседи.

Крик повторился.

– А что за Ира, что за суровая женщина? – спросил Пётр.

– Какое! Девочка тринадцати лет.

– Ого!

– Она кого хошь на себя наведёт, хотя сама в малых летах. Я, Люда, скажу, что нарочно своего Мишку в деревню сплавила. А то боюсь: Ирка попортит.

– Хороша! – вставила Люда.

– Да, у неё глаза-то какие, Люд, тяжёлые, и опять же безумные, ты сама мне говорила, – ответила Галюша, взглянув на невидимый во тьме клён. – Потом, Зойка, её мачеха, мне рассказывала, что она крест нательный чей-то украла и оплевала… Ну зачем это ребёнку, она ж не понимает в этом, а так ненавидит крест изнутри. Тут что-то не то!

– Месть за детские крестовые походы, – рассмеялся Пётр.

– И всё-таки её жалко, Ирку, – поправила Галюша.

Опять раздался истерический крик.

– Я б сынка своего и на лето при себе оставила, да боюсь Иркиного разврата. Хоть с квартиры съезжай, – совсем задумалась Галя.

История Иры – по большинству источников – была такова. В тяжёлые послевоенные годы её мать-одиночка побиралась вместе с ней, с малолетней девочкой, по деревням и городам, где-то в запредельной глуши, в Сибири.

Однажды мать забрела на край маленького города, в какое-то общежитие, на отшибе, где жили рабочие какого-то далёкого племени, собранные бог весть откуда. Хотела мать чего-нибудь попросить у них и сплясала для этого, по своему обыкновению. Но вместо отдачи рабочие эти, убив, съели её, а про девочку-малютку позабыли. Ели они её в большой общежитской столовой, сварив предварительно в котле. А забытая девочка ходила между ними, сторонилась и молчала, глядя, как они ели.

Потом один рабочий, наевшись, пожалел её, спрятал и затем вывел в город. Говорили потом, что девочка всё-таки не осознала в точности, что случилось с её матушкой-плясуньей.