Крылья ужаса. Рассказы

В городе её приютили добрые люди, потом передали другим людям, потом официально выяснилось, что её мать съели, и это было записано в закрытой Ириной характеристике, в детском доме. Прочитала как-то эту характеристику бездетная тридцатилетняя женщина Зоя Вольская, сама плясунья и шалунья, застрявшая в сибирском городке проездом из Москвы. И, пожалев сиротку, особенно потому, что с её матерью так обошлись, взяла девочку к себе, в Москву, в дом номер восемь.

Жила Зоя там в квартире вместе со своим оголтелым мужем Володей и со своей матерью Софьей Борисовной, старухой со скрытыми странностями.

И жизнь Иры потекла более или менее нормально, до тех пор, пока у неё самой не обнаружились – уже открытые – странности. Но до этого всё шло хорошо. Зоя, правда, всё больше и больше спивалась, лихо и неестественно: красавица она была, хотя и не нашедшая себя. Володя был чуть дурашлив, хотя в то же время чересчур строг; тайно сожительствовал он и со своей тёщей, Софьей Борисовной, со старушкой, но это было как-то вне его сознания и мимоходом. Зато Софья Борисовна заботилась о нём. Зоя же об этом ничего не знала: её и саму несло бог весть куда, и она нередко пропадала целыми ночами. Ира же росла здоровой девочкой. Жильцы были кругом тихие, радушные и проникновенные: Иру никто не обижал. Ненормальность у Иры обнаружилась как раз с того времени, когда у неё, у ребёнка, появился почти взрослый ум. И вообще многое у неё было связано с умом. Всё это достигло кульминации совсем недавно, когда Ира предложила Володе оставить Зою и сожительствовать с нею одной. Зоя потом, ругаясь, рассказывала об этой истории Гале. А до этого была дикая, неостановимая похоть, которая бросала Иру от мужика к мужику, в сад, в канаву, куда угодно…

Этим она совсем свела с ума своих новых радетелей. Была она девочка крупная, в теле, с брюшком, несмотря на детство, и с быстро развивающимся, как змея, острым умом. Уже в одиннадцать лет она страстно мечтала устроить свою жизнь, поскорее стать взрослой, чтобы пожить по-своему, в сладости и независимо.

В двенадцать лет она потеряла своё девство в пионерском лагере, с пионервожатым, которого умудрилась сама же соблазнить. Её чудовищная безудержность в этом отношении переполошила весь двор, и все её стали сторониться, как чумы. Даже в школе недоумевали и не знали, что делать, стараясь не замечать…

Действительно, её сладострастие не знало границ: даже во время приготовления домашних уроков она звала Володю и тёрлась около него, пока он, полупьяный, объяснял задачку.

Простая подушка превращалась для неё в стимул страсти, и пот наслаждения всё время стекал по её лбу.

Особенно выводило это из себя Зою. «Я когда-нибудь удушу её», – думала она в тишине. Особенно бесила её эта наглость и беспрерывность сладострастия любым путём в соединении с детским пухлым личиком и невинными годами. Было и ещё нечто тайное, что, может быть, больше всего изводило Зою изнутри.

А ум у девочки продолжал развиваться не по дням, а по часам. Она уже творила невероятные подлости. И во всём этом виделось желание жить, жить, чтобы расширить поле сладострастия, чтоб стать скорее взрослой, чтоб не упустить своё…

Детишки пугались Иры и удирали от неё. А её расчётливость приводила в ужас жильцов, которые любили другую жизнь.

Люда познакомилась с Ирой почти сразу же, как переехала сюда, в дом номер восемь по Переходному переулку. Первым делом Ира попыталась и её соблазнить: вообще ей было всё равно, кого «соблазнять» и чего (хотя бы угол стола), и она уже имела опыт любви с девочками. Люда, утихомирив её и отстранив, стала тем не менее страшно жалеть её, сама не зная почему. Хотя жалеть её было трудно: она непрерывно делала посильные подлости кому могла. Вот тут её «расчётливость» разрушалась силою детской импульсивности и бесконтрольности, и она порой вызывала к себе ненависть и отвращение, хотя жильцы умудрялись ото всего быть отключёнными.

Однако Мефодий пристально раскрывал на неё свой болотный зрак. Выл он только не раз, глядя на неё, а на других никогда не выл. Было в ней, ко всему, ещё что-то тяжеловатое, страшное, и это «что-то» выражалось во взгляде, который одновременно был каменным и безумным, как определили этот взгляд Галюша с Людой.

– И чего она так мир етот любит, – ворчал пьяный инвалид Терентий. – Ведь в етом миру её мать на её глазах съели… Что ж у неё за глаза после этого такие жадные? Другие бы после такого ни на что не глядели, а у ей…

И он махал хмельной рукой.

Да, жадна была Ира до жизни, но любила «етот» мир Ира по-своему.

Такова была эта девочка, чей крик раздавался за непрочной стеной Галюшиной квартиры.

– Позвать милицию, что ли, – не выдержала наконец Люда.

– Ежели будет так дальше, то позовём, – неуверенно пробормотала Галя.

Однако вскоре шум затих, но потом дверь Галиной квартиры распахнулась, и на пороге появилась сама Зоечка, растерзанная и с папиросой в руке.

Она вся дрожала.

– Не могу я с ней, не могу! – проговорила она. – Дайте водки!

Галя плеснула наливочки.