Крылья ужаса. Рассказы

– Да куда ж я его попру на базар?! – рассердился Сучков и даже стукнул кулаком по тарелке. – Что я тебе, новый русский, что ли, всё время торговать и барышничать?!

– Ой, Боря, не ори! Подумай, что исть-то будем завтра? Даже хлеба нет.

Сучков задумался.

– Вот что, – сказал он решительно. – Надо к Солнцевым пойти. Немедленно.

– Так у них же гробов полно! – Соня раскрыла рот от изумления.

– «Гробов полно!» – передразнил Сучков. – Без тебя знаю. Но они их приспособили. Вся квартира в гробах, и все пристроены – по делу. Даже корытника своего порой в гробу купают, говорят, что это, дескать, для дитя полезно. Может, и наш приспособят. Один у них гроб – как журнальный столик, другой – для грязного белья, третий почему-то к потолку привесили, говорят: красиво.

– Ну что ж, сходи.

Сучков как помешанный вскочил с места, поднял гроб, что у обеденного стола, на спину и побежал.

Соня осталась одна. Игорь давно исчез куда-то. «Наверное, только ночью придёт, – подумала она. – Кошка и та куда-то пропала».

На душе было тревожно не оттого, что назавтра есть ничего не осталось, а от какого-то глобального беспокойства.

– Хоть не живи, – решила она. Но тут же захотелось жить.

Борис Порфирьич пришёл через полтора часа. С гробом. Еле влез в дверь.

– Ну, что?! – вскрикнула Соня.

– Морду хотели набить. Ихняя дочка четырнадцати лет так орала, всех соседей всполошила. Дескать, она уже и так вместо кровати спит в гробу, и ей это надоело! Что нам из гроба, толчок теперь, что ли, делать, кричала, хоть папаня на все руки мастер, но хватит уже! И мать её поддержала. Как медведица ревела.

Соня вздохнула:

– Слава богу, что ноги унёс.

– Так бы ничего, но гроб какой-то нехороший. Избавиться бы от него. Остальные я на неделе обменяю на картошку. Знаю где, – проговорил Борис Порфирьич, садясь за стол. – У самого Пузанова. У него картошка ворованная, он её на что хошь обменяет. Ворованного он никогда не жалел.

– Да проживём как-нибудь. Игорь уже сам себе пропитание добывает. А что, иначе помрёшь. Не до институтов. Но вот гроб этот какой-то скверный…

– Что ты привязалась к нему? Гроб как гроб. Ну да, паршивый. Ну да, бракованный. Но всё-таки гроб. Гробы в пивной не валяются. Всё-таки ценность.

Соня посмотрела вглубь себя.

– Да ты понюхай его ещё раз, Боря. Какой он?

– Ну ладно. Из любви к тебе – понюхаю, так и быть.

Сучков подошёл к гробу и стал его обнюхивать и проверять. Даже выстукивать.

– Не стучи – чёрт придёт, – испугалась Соня.

– Сонь, ведь запах от покойника не может так долго держаться. Ну, допустим, пустили этот гроб налево, – наконец сказал Сучков, – но небось почистили его от предыдущего мертвеца-то, да запах и сам должен пройти, ведь не сразу же его из-под покойника – и на зарплату? Запах должен пройти.

– Должен. А вот этот не проходит, – заупрямилась Соня. – В том-то и подозрение. Почему запах трупа так долго держится? Неужели ты не чувствуешь?

– Кажется, чуть-чуть, – остолбенело проговорил Сучков.

– Не кажется и не чуть-чуть, – решительно ответила толстушка Соня, подходя к гробу. – Я тебе скажу прямо, Боря, как бы тебе это ни показалось сверхъестественным: от этого гроба прямо разит мужским трупом. Вот так. Я женщина и завсегда отличу по запаху мужской труп от нашего, бабьего.

– Заморочила! – вскрикнул Борис Порфирьич. – Не хулигань, Соня. Гроб, скажу резко, дерьмо, а не гроб, но трупом почти не пахнет. Что ты законы химии нарушаешь?

– Останемся каждый при своём мнении, Боря, – спокойно ответила Соня. – Пусть Игорь придёт и понюхает. Он человек трезвый.

– Он по уму трезвый, а придёт пьян. Чего он разберёт? Давай лучше в картишки сыграем, – предложил Сучков.

И они сыграли в картишки.

Темнело уже; Соня поставила самовар, достала из-под кровати запас сухарей. Кошка не приходила. Часам к восьми постучали. Борис Порфирьич открыл. Всунулось лицо Мустыгина.

– К вам гость, Соня, от дядюшки вашего.

– От Артемия Николаевича! Из Пензы! – вскрикнула Соня.

Из-за спины Мустыгина появился невзрачный старичок, рваненький, лохматенький, совсем какой-то изношенный, потёртый, весь в пятнах.

– Проходите! – откликнулась Соня.

Сучков вопросительно посмотрел на жену.

– Да, дядюшка всегда был чудной, – рассмеялась Соня. – И люди вокруг него были чудные. Вы проходите, старенький!

Старичок оглянулся, высморкался. Мустыгин исчез за дверью: ушёл к себе.

– Отколь ты такой, дед? – немножко грубовато спросил Борис Порфирьич.

Старик вдруг бросил на него взгляд из-под нависших седых бровей, сырой, далёкий и жутковатый. И вдруг сам старичок стал какой-то тайный.

Соня испугалась.

– Из того гроба я, – сурово сказал старик, указывая на тот самый пахнущий гроб.

Супруги онемели.

– Мой гроб это. Я его с собой заберу.

И старик тяжело направился к гробу.

– Чужие гробы не надо трогать! – жёстко проговорил он и, взглянув на супругов, помахал большим чёрным пальцем.

Палец был живее его головы.

Потом обернулся и опять таким же сырым, но пронизывающим взглядом осмотрел чету.

– Детки мои, что вы приуныли-то? – вдруг по-столетнему шушукнул он. – Идите, идите ко мне… Садитеся за стол. Я вам такое расскажу…

Сучковы сели.