Крылья в багаже

– Честно говоря, там, в Беляниново, мне это не казалось очевидным. И твое признание, ну, если не явилось полной неожиданностью, то удивило меня. Хотя предположения и домыслы Виктории сводились к тому, что ты неравнодушен ко мне, однако я в это мало верила. Нет, совсем не верила. Я была убеждена, что фактов «против» гораздо больше. Пока ты не признался, выложив все начистоту. Ух, как я тогда разозлилась! – Надя хитро прищурилась, теперь вспоминать те времена было приятно, они оба находили в этом удовольствие – каждый свое. Надежду грела мысль, что уже тогда такой, как Фертовский, влюбился в нее, искренне переживал, даже боролся со своим чувством, а она не замечала. Николай же, несмотря на ее отказ и выказанное презрение, с особой нежностью вспоминал те моменты, когда Андреева оказывалась рядом, и ему предоставлялась хотя бы малейшая возможность познавать ее, быть в ее обществе, даже спасать из неловких ситуаций, в которые она имела обыкновение попадать. Его непреодолимо тянуло к ней, и не только на уровне физиологии, он ощущал, что нужен ей, просто необходим. Ощущал это, не отдавая себе отчета, где-то на уровне подсознания. Впоследствии это чувство укрепилось, как и любовь. Увидев Надю в театре, после нескольких месяцев разлуки, он убедился, что ничего не забыл, не перестал чувствовать и что, возможно, желает быть с ней больше, чем когда-либо. Ему стоило некоторых усилий вести себя по-прежнему сдержанно и ни единым взглядом не выдать своих мыслей и желаний.

Глава 12

Утром проснулись поздно, решили сегодня никуда не ездить, а пойти на пляж и весь день лениться.

– Мне очень понравились твои эскизы, – сказала Надя, когда они пришли на пляж, сегодня тут было безлюдно. Надежда увидела океан и вспомнила о пейзаже на рисунках мужа, – ты сказал, что учился рисовать у профессионала?

– Да, – это правда, – закивал головой Николай, – Алессандро Корсо. Знаешь, с этим человеком связаны, пожалуй, самые светлые воспоминания моего детства и юности, – Николай сел на теплый песок, вытянул ноги, закрыл глаза очками и подставил солнцу лицо. Надя устроилась рядом.

– Пожалуйста, расскажи о нем? – попросила она. Кажется, муж сегодня настроен благодушно и готов делиться своими воспоминаниями.

Корсо утверждал, что один из главных принципов художника – находить с миром общий язык. Нельзя смущать, тревожить или разозлить мир. Свое творчество он называл фотоанализом. В свое время он объездил весь мир, снимал японские сады, французские провинции, американские атомные станции, петербургскую скульптуру. Это принесло ему неплохой доход, что позволило открыть фотостудию в родной Италии, весьма солидную по тем временам. Он работал на несколько серьезных журналов, делал иллюстрации к дорогим изданиям, ему помогал племянник.

Корсо был уникальным человеком, он умел искать и находить значение и смысл даже в самом малом, он без устали восхищался красотой окружающего мира, его гармонией. Он был бесконечно добр, мягок, любил людей и доверял им. Не имея собственных детей и так и не женившись, он считал племянника своим сыном. Тот в один прекрасный день «перешел» дяде дорогу, в результате дом и прекрасно оборудованная студия Корсо стали принадлежать ушлому родственнику. Он и все заказы перевел на себя, и украл все деньги со счетов. Алессандро остался без жилья и средств к существованию. От пережитого потрясения он заболел и, наверное, все это кончилось бы трагично, если бы не его давний друг и почитатель таланта, приехавший в Италию по делам. Он нашел Корсо в весьма плачевном состоянии и, недолго думая, увез его в Лондон.

Вскоре в одном из районов столицы Королевства открылась маленькая фотостудия. Второй этаж служил Алессандро Корсо жилищем. Он набрал учеников и взялся обучать их своему ремеслу. В свободные часы он стал рисовать, самозабвенно, увлеченно. Он скучал по своим полотнам там, в Италии, а ведь когда-то считал себя посредственным художником, никогда не чувствуя удовлетворения от того, что писал на холсте. Такое недовольство собой привело к тому, что во времена проживания в Италии он навсегда запретил себе заниматься живописью и занялся фотографией.

Теперь живя в Лондоне, он считал, что предал свое настоящее призвание, предал самого себя. Он перестал быть художником в тот самый момент, как заработал первые свои деньги за умение фотографировать… Поэтому все и потерял. Значит, наказание было справедливым. Можно обмануть других, но не себя. Однако здесь, в Лондоне, его положение было сложным: чужая страна, чужие люди, он поклялся, что вернет другу все занятые деньги. Надо работать, надо только работать. А картины? Никто не запрещает писать их в свободное время…