Крылья в багаже

Вместе с Колей Фертовским к Корсо ходили учиться еще два мальчика, они были местными, чуть постарше, и делали вид, что его просто не замечают. Сначала учитель относился ко всем одинаково, никого не выделял, терпеливо объяснял теорию, ее техническую часть. Показывал всевозможные альбомы, обложки, указывал на ошибки и недостатки, восхищался удачными композициями: свет, тени, краски, сочетания и оттенки, полутона. Он пояснял, что и как надо делать, чтобы поймать лучший момент в движениях, сравнивая это с ловлей удачи за хвост. На первых занятиях Коля Фертовский даже побаивался этого человека, его горячности, азарта, быстрой речи, смысл которой он улавливал с трудом. Мистер Корсо был итальянцем, по-английски говорил с акцентом, все время разбавляя речь итальянскими высказываниями. Он, несмотря уже на немолодые годы, шустро передвигался по студии, суетясь и размахивая руками. Носил старомодный темно-синий пиджак, под ним светлая рубашка, на шее вместо галстука завязывал артистический бантик. Волосы черные с проседью, все время откидывал назад и почесывал макушку. Когда удивлялся, расширял карие, как две черешни, глаза под густыми бровями. Улыбку прятал в усах и аккуратной маленькой бородке. Но иногда мог замолчать на полуслове, и тогда Коля ощущал его грусть, словно примерял на себя. Со временем он в полной мере увидел в своем учителе доброту и мягкость, искренность и сердечность. Он умел не просто находить красоту, но и учить этому других, передавая свой опыт, свои восхитительные открытия, отмечать старательность и усердие в других, горячо поощряя их фантазии, воспламеняя в них огонь. Корсо проникся особой симпатией к русскому мальчику. Его поразили в самое сердце его настороженный взгляд, неумение улыбаться, как улыбаются дети в его возрасте, его сдержанность и замкнутость. Не может ребенок быть таким серьезным! И неважно, что он – сын дипломата. Детство никто не оттенял. Он все равно должен шалить и проказничать, фантазировать и ставить эксперименты, ошибаться и набивать шишки. Он ведь мир познает…

Коле первому разрешили самостоятельно проявлять свои дебютные фотографии на тему лондонских улочек, учитель лишь наблюдал. Он взял в руки один из снимков, долго крутил его в руках. Мальчишка ждал, затаив дыхание. Еще большую нервозность и томление придавал красный свет в лаборатории.

– Проявлено отлично, – наконец сказал Корсо, – но снято…

Коля растерянно моргал ресницами.

– Хотя если вспомнить мои первые работы, – учитель лукаво улыбнулся, – они были гораздо хуже. Мистер Колин, – он так называл ученика, переиначив его имя на английский лад, но не Ник, не Николас, и именно Колин, – давайте сейчас возьмем эту фотографию, пойдем на ту самую улицу, где Вы снимали, и сделаем подробное сравнение. Начнем с того, что мне понравилось. В любом случае, я рад вашим стараниям, дорогой мой. У вас есть талант, поэтому нам с вами придется много трудиться, чтобы достичь чего-то значительного. Запомните, мистер Колин, все достижения человечества – малые и великие – это труд, силы, неустанный поиск. Только гении способны на эврику, но их мало, наверно, для того, чтобы человечество вконец не обленилось. Мы лениться не станем?

Коля улыбнулся впервые, открыто, весело. Так мягко, тепло и на равных с ним не разговаривал никто. У отца не было времени, да и похвалы не дождешься, больше укоров и порицания, иногда он так боялся отцовского недовольства или разочарования, что чувствовал себя загнанным в угол и делал еще больше ошибок. Мама вообще интереса к сыну не проявляла. Здесь, в Лондоне, он особенно чувствовал одиночество. Но теперь у Коли Фертовского появился не просто учитель, а друг.

Николай замолчал, посмотрел на жену: она сидела на песке, обхватив руками колени и положив на них голову. Слушала так внимательно, будто и не дышала, боялась упустить малейшую деталь. Николай подумал о том, что прошлое все больше и больше затягивает его в свои сети, а на поверхность выплывают такие подробности, о которых он, казалось, забыл навсегда.

– Хочешь поплавать? – спросил он, понимая, что ему просто необходимо отвлечься, хотя бы от мыслей.

– Пожалуй, я останусь на берегу, – улыбнулась Надя, – позагораю, хорошо? А ты поплавай, – она поняла, что муж устал от воспоминаний, и так рассказал о слишком многом, если учитывать его скрытный нрав.

Николай пошел к воде. Сегодня океан был удивительно спокойным, полный штиль. Вода казалась гладким зеркалом, по которому скакали солнечные зайчики. Здесь, у берега, ее цвет был нежно-голубым, а там, подальше, он становился изумрудным, как Надины глаза.

Фертовский зашел в океан, сделал рывок, нырнул, долго плыл по самому дну. Затем, выскочив на поверхность, уверенными и быстрыми движениями поплыл, рассекая зелено-голубую гладь.