Крылья земли

Она встала, снова убрала все папки в стол и пошла в палату, где лежал Корзинкин. Это был рослый и крепкий на вид мужчина — по крайней мере, не так еще давно. Еще две недели тому назад его бас можно было слышать в опере — так было до тех пор, пока его не привезли с приступом желчнокаменной болезни. Операция была одной из самых тяжелых. Ему удалили желчный пузырь — это длилось два с половиной часа вместо обычных полутора. Во время операции были осложнения. Стало плохо с сердцем. И сейчас еще нельзя было сказать, что все окончится благополучно.

В палате около Корзинкина уже были сестры и врач-ординатор Софья Семеновна. После операции у больного начался перитонит — воспаление брюшины и, как следствие этого, парез кишечника, нечто вроде паралича; если это не ликвидировать, то больной может погибнуть.

В этот день Корзинкину уже сделали внутривенное вливание и пенициллин, дали сердечные; теперь ему еще предстояла сифонная клизма. Его трудно было узнать. Полное лицо его осунулось, щеки посерели и обвисли, крупный нос заострился. Он слабо улыбнулся ей одними губами — с какой-то вдохновенной мольбой, как будто она могла взмахнуть палочкой и артист Корзинкин снова встанет. Они раньше были немного знакомы, раскланивались на улице, и Корзинкин всегда улыбался ей в театре.

— Ничего, еще немного потерпите. Все идет к лучшему, — сказала она ему. Ей очень не хотелось, чтобы он умер. Они уже много сделали, чтобы вывести его из кризисного состояния.

Корзинкин покорно закрыл глаза. Она стала смотреть, как ему делают клизму, а потом все это затруднилось и затянулось, и она стала делать сама. Вместо двадцати минут она пробыла у него час, пока все не кончилось благополучно. Но в поликлинику она уже не успеет, потому что Корзинкин не уложился в график. И она с ожесточением подумала, что хорошо бы сюда Зиночку, чтобы она делала операции, перевязки и клизмы, а потом бы рассуждала о графике. Она вспомнила, как однажды на совещании в райздраве, когда речь шла о том, что врачи по либеральности дают слишком много лишних дней по больничным листам, Зинаида Павловна предложила установить твердую норму на каждое заболевание: три дня на грипп, четыре на ангину. Екатерина Петровна представила себе тогда эту организованную картину — как больные по расписанию болеют и в установленный срок, как заводные, встают с постели и пружинисто шагают на работу. Ей это напомнило описание аракчеевских военных поселений или немецкое: «Ерсте колонне марширт, цвайте колонне марширт…»

Долгий, невыносимо долгий день продолжался. Она побыла на перевязках, а потом все же села писать. Наконец к семи часам все было кончено и она собралась домой.

В это время она вспомнила, что сегодня дежурит Татьяна Юрьевна, Таня, молодой врач — это было первое ее самостоятельное дежурство. Екатерина Петровна хорошо знала, что такое первое дежурство.

Она позвонила домой, мужу. Пока телефон был занят, она еще успела вспомнить о том, что у Зинаиды Павловны и муж такой же, как Зинаида Павловна: самодовольный, ограниченный, страдающий «потребительским» отношением к жизни — как страдают, например, катаром желудка.

В это время телефон соединился, и она сказала, что сегодня домой не сможет приехать, а останется ночевать в больнице.

* * *

Первые два часа прошли спокойно. Потом привезли шофера с вывихом руки, только что после автомобильной аварии; Таня могла с этим справиться сама, и Екатерина Петровна не стала выходить из кабинета. В двенадцать она легла на своем диване спать. Через полчаса ее разбудили. Привезли больного с тяжелым внутренним кровотечением, и сестра сказала, что Татьяна Юрьевна просила ее разбудить. Екатерина Петровна надела халат и пошла в приемный покой.

В комнате с голубыми стенами, с кафельным полом и холодным светом ламп, подвешенных на высоком потолке, в этой комнате, которая видела столько же, сколько и сама Екатерина Петровна, на высокой металлической каталке, покрытой клеенкой, лежал полный мужчина, которого только что успели переодеть в казенное белье. Он был без сознания. Около него стояла Татьяна Юрьевна и посмотрела на Екатерину Петровну так, как будто хотела сказать: «Вы извините, что я вас разбудила, я боялась, будет хуже, если этого не сделать».

Екатерина Петровна подошла к больному. Глаза его были закрыты, лицо бледно и покрыто липким потом, дыхание прерывистое. Изредка его рвало кровью. Она взяла его руку, вялую и тяжелую, — пульса почти не было.

— Кровяное давление меряли?

— Падает.

— Срочно перенесите в изолятор, — сказала Екатерина Петровна.

Первое, что надо было сделать, — покой, лед на живот, хлористый кальций внутривенно и дробное переливание крови — небольшими порциями, чтобы не усилить кровотечения. Больной был очень плох. Может быть, придется делать операцию.

Когда его положили в изоляторе и стали готовить все необходимое, Екатерина Петровна сказала сестре, чтобы сюда же принесли историю болезни.

— Кто его привез? — спросила она у Татьяны Юрьевны.

— Какой-то знакомый. Его привезли не из дома.