Крылья земли

Мы стояли на прибрежной поляне, и кругом виднелся лес, волнами вздымавшийся по неровностям местности. Села не было видно, оно скрылось за лесом; крутой берег напротив был весь покрыт заповедным лесом, взбиравшимся по склону. Ближний берег реки тоже был закрыт кустами, а мы стояли перед заводью, маленьким сонным озерком, притаившимся в камышах. В его воде, неподвижной и светлосерой, как олово, отражалась среди камышей оранжево-огненная дорожка от лучей солнца, спускавшегося за лес. Здесь было так тихо, как будто мы на тысячи верст или на тысячи лет вдруг удалились от мира. Только вечное солнце оранжевыми бликами тихо скользило по верхушкам дальних деревьев.

— И зачем мы едем на юг? — сказал мне Илья Ильич. — Вот где отдых! Вот где тихо!

— Ну, как места? — спросил у нас Степан Фомич, не стараясь скрыть своего торжества. — Ну как, Илья?

Видно было, что он так гордится этим уголком мирной русской природы, как будто сам выдумал все это — и лес, и вечернее солнце, и озеро — или сам все это сделал своими руками.

— Хорошие тут у вас места, привольно! — отвечали мы вместе.

— Лазыкин! — сказал Степан Фомич. — Ты там сеть не запутай, осторожно вынимай. Ребята, а где у нас мазь? Это вот для них пригодится, для гостей.

Он протянул нам круглую баночку.

— Вот мазь от комаров. Еще трофейная, с фронта привез. Не бойтесь, мажьте руки, а то съедят.

— А вы?

— Я не слышу их, меня не едят, — усмехнулся он. — Да и что за рыбная ловля без комара?

Мы взяли мазь, она пахла сильно, но не противно.

— Степан Фомич, — говорил тем временем Лазыкин, который, очевидно, был на рыбной ловле за главного. — Вы с ними сеть тяните, а я пойду вентеря ставить. А ты, Ваня, — сказал он Поддубному, — костер бы развел, пока мы в воде будем. А то солнце уйдет, застудиться можем.

Он сел на косогор, натянул резиновые сапоги, взял вентеря — круглые и длинные сачки из мелкой сети — и пошел с ними в камыши. Поддубный, угловатый и рослый, с неуклюжими, непомерно большими и грубыми кистями рук, поворошил корзину с провизией и с ножом пошел в кусты за дровами.

Степан Фомич тоже уже надел высокие сапоги и с сетью шел к берегу, где виднелась в камышах лодка — старенькая плоскодонка с одним веслом. Мы сели в лодку, он отдал нам сеть, вошел в сапогах в воду, оттолкнулся сильно и вскочил в лодку. Камыши зашуршали по бортам. Илья Ильич с кормы работал веслом, направляя нас к противоположному берегу.

— Тихо, тихо, — махал на него рукой Степан Фомич, — рыба любит, чтоб было тихо.

В тусклом серебре воды лежало солнце, и казалось, что мы чуть было не наехали на него, но во-время остановились в камышах у другого берега. Воткнули в дно жердь, прикрепили край сети и тихонько кормой поплыли обратно, распуская сеть. Она медленно тонула под тяжестью грузил, на воде оставались трубки поплавков. Степан Фомич, стоя среди лодки, наклонялся над светлой водой так, что лодка качалась, и потихоньку выпускал из рук сеть, отцепляя от нее приставучие кувшинки. От усилий и сосредоточенности он шумно пыхтел.

— Что ты так растолстел? Смотри, опрокинешь лодку, — сказал ему Илья Ильич.

— А я знаю почему? Так уж суждено. Ты тише греби, стой, стой, придержи немного!

Степан Фомич несмотря на свою грузную полноту, был очень подвижен. Наверное, ему надоело огорчаться из-за полноты, и он не обиделся на Илью Ильича, а вместо этого сказал, попрежнему сосредоточенно глядя перед собой в воду:

— Ну куда ты ставишь? Тут сроду ничего не будет.

Мы услышали почти рядом с лодкой плеск и поняли, что это относилось к Лазыкину, который, стоя по грудь в воде, укреплял в камышах вентерь.

— Будет здесь, Степан Фомич. Вы меня не путайте. Вы тут не знаете, а я знаю, — сказал Лазыкин сердито.

— Вода тепла́? — спросил его с берега Поддубный, ломавший сучья.

— Совсем тепла, — сказал Лазыкин и перекусил конец нитки, которой стянул распустившуюся ячейку вентеря.

Тем временем солнце село. Туман виднелся уже над лесом, и лягушки запели в полную силу. Комары со звоном кружились над нами, и, видно, не все они слыхали про свойства трофейной мази, ибо садились часто и обильно на розовевшую в закате лысину Ильи Ильича.

Мы вернулись к берегу, где готовился костер. Под берегом была стремнина, река с тихим говором несла здесь свои шевелящиеся струи. Когда мы вернулись, костер уже хорошо горел. Сварившуюся картошку очистили и растолкли в кастрюле и теперь жарили в банке накрошенное сало.

— Вот будет у нас настоящий украинский крутячок, — весело говорил Степан Фомич, размешивая в картошке янтарные стружки сала. Он придвинул нам редиску и вареные яйца, нарезал толстыми кусками хлеб и сало и вынул из корзинки оловянные чарки и бутылку.

— Согреться надо, — сказал он, — сейчас роса падет.

Мы разлили водку по чаркам, выпили, и стало совсем тепло.

— И что же рыбы у вас тут много? — спросил Илья Ильич, угрызая сало.

— Вот завтра потянем сеть, сам увидишь. Всего наберется. Жаль только селедка не водится. А в соседнем районе речка есть, так там уже и селедка водится, — отвечал ему Степан Фомич.

— Уж будто бы и водится? Может быть, даже с гарниром плавает?