Крылья земли

В тот же день Солодовников молча собрал с тумбочки свою зубную щетку и бритвенный прибор; делал это он уже не так уверенно, как раскладывал на той же тумбочке по приезде. И даже кожаный чемодан Солодовникова, казалось, утратил часть своего блеска. Все в это время были в комнате и все молчали; Северцев изо всех сил старался читать книгу. Когда дверь за Солодовниковым закрылась, Карцев вдруг не выдержал и весело, как будто здесь могло быть что-то смешное, расхохотался.

— Ну и ну, — сказал он Северцеву. — Я давно не видел, чтобы так били!

— Что здесь смешного? — сердито спросил Северцев. — Мне самому противно. Не стоило этого делать.

— Конечно, не стоило, — сказал Карцев. — Оплеухой его уже не исправишь. Но он тебя сам задел и очень серьезно. Бывает, что любые нервы не выдержат. Не только такие, как у тебя.

На другой день на море был свежий ветер. Купаться было уже нельзя, и обещали бурю. Море потемнело, длинные волны шли, торопясь, одна за другой, они стали теперь черносиние с белыми гребнями; а у берега они становились мутноглинистого цвета и как будто распухали. Море, не жалея, выбрасывало их на берег одну за другой. Оно теперь вовсе не казалось беспечным и ленивым; оно стало неутомимым и суровым в своем решении разрушить берег, одну за другой кидая на него большие волны. В бешеной пене волна на камнях сшибалась сама с собой, откатываясь от берега обратно, и это было без конца, и море все снова и снова подряд бросало их на берег, как будто сила его росла, чем больше билось оно грудью о преграду. Некоторые волны взлетали уже высоко, до самой скамейки; вдали шел военный катер, и мачта его раскачивалась до самой воды.

Над морем громоздились тучи, они клубились одна выше другой, и, когда гремел гром, казалось, что они рычат друг на друга.

Три дня продолжался шторм, и по ночам было слышно, как грозно ревело море в темноте. Северцев все время ходил смотреть на шторм, и от свежего ветра у него совсем прошли головные боли, он стал спокойнее. Море казалось ему живым, он никак не мог отделаться от этого представления, и ему хотелось говорить с ним, когда за шумом волн никто не слышит голоса.

Глядя на море во время шторма, он опять думал о своем. Он вспоминал пеструю и веселую толпу в приморских городах и думал о ней: вот они ходят все вместе, радуются, шумят, и все-таки здесь есть разные люди… Настолько разные, что не сразу можно понять, как живут они вместе на одной земле. На той земле, где все должны подчиняться одним законам, одним чувствам, одним правилам новой морали. На той земле, за которую ты воевал, зная, что воюешь за все самое светлое и самое чистое. И нельзя примириться с тем, что есть еще люди, которые живут не так, как ты; и хотя они читают те же газеты, что и все, и говорят те же слова, что и все, но думают и делают по-другому. Они живут не для общего, а только для самих себя. И даже во время отдыха нельзя забыть об этом, если ты знаешь, за что воевал.

Северцев не верил в то, что новую мораль в ее основных принципах можно делить надвое: одна половина наша, другая нет. Нет человека без недостатков, но есть недостаток и есть порок. На войне, когда самому приходилось отбирать людей в разведку и ошибка могла стоить жизни, Северцев приучился определять людей в главном.

Вечером в тот день, когда на море все еще был шторм, Северцев провожал Марию Васильевну. На перроне, в мягких сумерках, около длинного вагона, который должен был увезти Марию Васильевну навсегда, Северцев подарил ей цветы — самую большую магнолию, незаконно сорванную с ветки под окном. Большие лепестки цветка в сумерках казались фарфоровыми и хрупкими.

— Если бы вы не были замужем, — сказал он ей, отчасти шутя, отчасти серьезно, — я, может быть, сам захотел бы жениться на вас…

Она смотрела на него из-за цветка магнолии, который все время держала в руке.

— Вы хороший человек, — сказала она, наконец, очень медленно, каким-то особенно мягким голосом, которым еще не говорила с ним ни разу: он даже не знал, что у нее может быть такой голос. — Прямым быть лучше, хотя это очень трудно.

Потом она помолчала и добавила очень серьезно:

— Мой муж тоже хороший человек. Хороших людей на свете больше, чем это кажется иногда в трудную минуту. Вы не должны оставаться одиноким. Всякое горе проходит, иначе жизнь была бы сплошным горем. Очень хорошо, если бы вы это поняли. Хотя то, что я вам говорю сейчас, похоже на самые общие и обыкновенные слова.

Она протянула ему руку. Он крепко пожал ее, и ему очень хотелось поцеловать у нее руку, но он этого не сделал. Все равно она должна была уехать навсегда. Поезд двинулся. Северцев шел за вагоном и все еще видел, как она машет из окна большим белым цветком.

Возвращаясь в санаторий, Северцев видел над головой крупные южные звезды — такие крупные, что они казались даже мохнатыми. Ему тоже предстояло уехать отсюда через несколько дней.