Крыло беркута. Книга 1

У Тамьяна, вступившего в четвертый год седьмого десятка, сердце оказалось слабей его воли. Должно быть, переутомился старик в долгом пути, а короткий отдых не снял напряжения. Когда подвели к нему любимого, черного, как пиявка, коня и взял он в руку повод, будто ущипнул его кто-то напротив сердца. Турэ вдруг обессилел. «Как сяду в седло — пройдет, — пробормотал он. — Видно, перепил холодной воды…»

Он взялся за луку седла, чтобы привычным рывком вскочить на коня, но не смог сдвинуться с места. Перехватило дыхание. Потеряв сознание, Тамьян упал навзничь…

Похоронили предводителя с почестями. Положили рядом его оружие и любимого коня.

— Земля притянула его здесь, и мы не можем теперь уйти отсюда, — объявили акхакалы.

И племя осталось у горной гряды, на земле, богатой лесами и родниками.

Конные гонцы по велению нового предводителя племени поскакали в разные стороны на разведку окрестностей и вернулись с вестью, что в низовьях Зая и Шешмы, берущих начало как раз здесь, где похоронили Тамьяна, обитают какие-то племена.

— И те земли будут наши, — сказал новый турэ, высокомерно взмахнув рукой. — Кто владеет истоком реки, тот владеет и устьем. Скачите, сообщите им: эти долины перешли в наше владение. Хозяева здешних рек — мы.

Снова поскакали гонцы. Они установили, что Зай и Шешма, проделав долгий извилистый путь, втекают в Сулман. Кроме того, подтвердилось, что обе реки принадлежат другим. В их долинах ниже по течению обитало большое, состоятельное и сильное племя Юрматы. Юрматынцы считали эти земли своей родиной, завещанной давним их предводителем и закрепленной за ними волей богов.

7

Время, точно резвый жеребец покойного Тамьяна, безостановочно мчалось вперед, унося годы, прожитые племенем на новом месте.

Сменялись предводители, и каждый из них, желая упрочить свое положение, расширить свои владения, устремлял взгляд все дальше, за пределы, племени уже известные. Окрестные земли были осмотрены, изъезжены вдоль и поперек. Ни один турэ не нашел мест удобней, чем у склонов изогнутой луком горной гряды, да к тому же долинами рек и речек владели другие племена, пришедшие в эти края раньше тамьянцев. На пространстве от Сургута и Шунгыта до впадения Зая и Шешмы, от Большого Черемшана до прекрасных приикских лугов помимо юрматынцев облюбовали себе прибежища племена помельче: Еней, Буляр, Киргиз, Тазлар, План, Сынгран и прочие. Вездесущие баскаки казанского хана давно углядели их и по закону, никем не писанному, никем не утвержденному, взимали ясак. За что платилась дань — за землю, за воду, за воздух ли, которым дышали люди, — никто не мог бы сказать.

Впрочем, как бы само собой разумелось, что все народы мира должны жить под чьей-либо властью, ведь даже звери и птицы, собирающиеся в стаи, имеют своих повелителей. Ханская власть воспринималась как нечто неизбежное. Силен хан, могущественна держава — и народ защищен по крайней мере от внешних врагов. Видно, для того, чтобы преумножить силы хана, и надлежит платить ясак. На все племена распространяется эта повинность, никого она не минует. Можно излечиться от болезни, но невозможно избавиться от баскака. Свободен от ясака лишь сам хан или, в крайнем случае, тот, кто получил из ханских рук ярлык на тарханство.

Сколько скота потеряли тамьянцы с тех пор, как обосновались в этих краях, сколько своего добра отдали баскакам! Считанны милости хана, но бессчетно то, что он берет. Отданное повелителю не оставило следа даже в драгоценной тетради, которую приобрел Шакман-турэ. Хотя в эту тетрадь вносились и более малозначительные сведения, писать о ясаке Шакман не позволял, и не оттого, что стеснялся, то есть боялся унизить себя в глазах потомков, а скорее всего потому, что утверждал себя в мысли: платить дань он не обязан.

Шакман видел свое место не в ряду тех, кто дает, а в ряду тех, кто берет. Он верил: придет время, когда его племя, собравшись с силами, подчинит другие племена и роды. Если уж сам не доживет до тех дней, то сыновья должны дожить и обрести ханское достоинство, думал турэ. Надежды свои он возлагал прежде всего на младшего сына: вот кто выполнит священную задачу! Не зря же Шакман дал ему имя хана. Пусть только подрастет Шагали! Он станет могущественным предводителем, станет ханом! Не успеет сам Шакман достичь этого, так, что ж, — сын достигнет…

Годы уносят, убавляют силы пожилых, а молодым, напротив, прибавляют крепости и мужества. Правда, не всем в равной мере: одним — больше, другим — меньше. Но все равно молодое тело, упершись ногами в землю, изо дня в день растет и крепнет.

Вытянулся, окреп и Шагали, отцовская надежда и радость, вот уже и стройным егетом стал. Видимо, подошла пора женить его, иначе посланец сынгранского турэ не заговорил бы о свадьбе — со стороны, говорят, все виднее.

Предводитель тамьянцев о женитьбе сына прежде не задумывался, был поглощен другими мыслями: как бы нарастить свою мощь, сделать свои владения неприступными не только для проезжих разбойников, но и для войска, хотя бы даже ханского.