Крым 1942

Я все же зря добавил металла в голос – получилось чересчур резко и даже вызывающе, а я ведь все-таки не у себя в роте. В ответ шатенка приподняла бровь с этаким тщательно выверенным удивленно-презрительным выражением, после чего холодно произнесла:

– У нас Мещеряковых никогда не было.

Ну, вот и все… Ноги стали ватными, а в глазах потемнело еще сильнее; кажется, закружилась голова. Так я и думал, что какая-то хрень обязательно приключится, что не найду я в Сталинграде любимую…

– Рома?!

В первую секунду я даже не понял, почему от звука показавшегося таким знакомым голоса меня словно током пробило! Но в следующий миг осознал, кому принадлежит этот голос, и радостный стук сердца раздался уже в ушах!

Какая же она Мещерякова, если уже с прошлого июня казачка стала Самсоновой…

– Рома!!

Налетевшая с разбегу высокая, крепкая казачка едва ли не снесла меня в прыжке, преодолев разделяющие нас метры коридора в считанные секунды. А я так и остался стоять столбом, словно громом пораженный – этаким безмерно счастливым, возможно, самым счастливым на свете столбом…

Не меньше минуты любимая не выпускала из своих крепких (прямо очень крепких, обняла так, что ребра сдавила!) объятий – и ведь у меня возникло ощущение, что я таю в них, действительно таю, как рыхлый весенний снег на солнце… И при этом ведь так хорошо!

Но вот, наконец, возлюбленная расцепила руки и со счастливой улыбкой посмотрела мне прямо в глаза – и вновь у меня зашлось сердце при виде этих двух лучистых светил, словно согревших душу, и тут же я поймал себя на мысли, что искренне любуюсь красотой жены…

– Какая же ты все-таки у меня…

– Какая?!

В голосе Оли сквозят одновременно и насмешка, и дразнящие нотки, но ее карие очи просто ослепляют счастьем…

– Красивая…

После этих слов я потянулся к ее губам, и казачка с готовностью ответила на поцелуй, но тут же отстранилась – подобные проявления чувств на публике здесь и сейчас не приняты. Но при этом, поймав мои пальцы, она сжала их своими тонкими и нежными так сильно, что я сразу почувствовал – супруга соскучилась по мне не меньше, чем я сам по ней, и что ей самой уже не терпится остаться со мной наедине…

– Как же я рад тебя видеть!!

В эти простые слова я вложил всю горечь разлуки, все страхи, все несбыточные и сбывшие ся надежды, все переживания – все то, что испытал прежде, чем этот миг настал. При этом на мгновение стало вдруг страшно, я подумал, что стоит прямо сейчас все рассказать девушке и попытаться вернуть ее домой, но в следующую секунду она мне ответила. Тихо, проникновенно, чуть вибрирующим голосом, от которого у меня мурашки побежали по коже, а внутри полыхнуло жаром, испепелившим все мысли и переживания:

– Ты не представляешь, как я рада тебя видеть…

Девушка еще немного постояла рядом со мной, просто оперевшись мне на плечо, позволила мне вдоволь полюбоваться видом тонкой, нежно-белой шейки и вдоволь надышаться уже подзабытым, но все таким родным ароматом ее волос… Никого вокруг мы не замечали, да и дежурная медсестра неожиданно для меня проявила деликатность, оставив нас вдвоем наедине. Но когда по коридору послышались шаги, Оля наконец решительно отступила от меня и, белозубо улыбнувшись, мягко произнесла:

– Мне нужно доработать смену, потом пойдем ко мне домой. Я живу у местных, мне там выделили койку, а я отгородила ее шторкой… В общем, спать есть где. Можешь сразу туда идти или приходи к восьми вечера, можешь…

– Я никуда отсюда не уйду!

Любимая улыбнулась мне просто сказочно мило, но мягко отказала:

– Ром, тут тебе оставаться нельзя, здесь только раненые. Приходи к восьми, а пирожки с рыбкой, если можно, оставь, я девчонок угощу!

И цветы, пожалуйста, я в сестринской поставлю – ромашки ведь мои любимые!

С радостью, что пригодились, я отдал казачке нехитрую снедь и не удержался от вопроса:

– Что, и вправду ромашки любимые?

От очередной чуть лукавой, но невероятно теплой улыбки возлюбленной я, кажется, начал таять уже буквально…

– Теперь правда!

…Время ожидания до заветных двадцати часов тянулось очень медленно – и одновременно оно пролетело очень быстро, одним мгновением. Я все же добрался до комендатуры, где «убедил» приписать меня к сводному батальону дивизии, в задачу которого вменяется защита объектов городской инфраструктуры, поддержание порядка в тылу, пропускной режим в городе и многое другое. Однако в штаб батальона, расквартированного в северной части Сталинграда, решил пока не соваться.

Погуляв по пристани и у речного вокзала, я с удивлением для себя узнал, что через Волгу, как оказывается, все же наведен понтонный мост, который можно смело использовать для эвакуации населения и переброски войск в город. Тут же сработало послезнание о его судьбе: понтон, как и огромные железнодорожные паромы, был взорван по приказу комфронта Еременко. А приказ был отдан после стремительного прорыва немцев к городу от донского плацдарм у Песковатки 23 августа…