Крым глазами писателей Серебряного века

Россия – великая равнина. Россия, переливающаяся в Сибирь, есть такой простор, что другого, равного, нет более нигде на Земном Шаре. Россия такая ширь, что русский дух разлился бы в этом просторе и расточился бы, побыл бы лишь недолгое время полою водой, если бы у него не было скреп. Кавказ, Крым, Урал – это высокими стенами скрепляющие нас твердыни. И Терем наш, ныне захваченный злым наваждением, но долженствующий вскоре восстановиться в своей веками установленной, законной, в своей естественной красе, смотрится в прозрачные, голубые и зеленые окна. Они зовутся, эти окна, освобождающие нашу душу и всю Летопись наших дней: Черное, Варяжское море, Каспийское, Белое море, Ледовитый океан и Тихий. Туда мы смотреться будем всегда, и, как только пробьет час великого нашего освобождения, к нам и от нас через эти окна потекут плавучие караваны несосчитанных духовных богатств и созданий вещественных.

Крым – голубое окно. Море – освободительная сила. Не Морем ли взлелеяны блуждания викингов, дальномечущие плавания финикийцев, испанцев, португальцев, гений Шекспира и Шелли, певучая дерзость Байрона, бессмертные стихи Пушкина и Словацкого? Не море ли, дарящее жемчуга и бывшее учителем Гомера, выковало своею творческою силой копье Афины Паллады и щит Олега?

Голубое окно, смотрящее в сад, где сладостно-душно от козьей жимолости и не счесть роз. Голубое окно моих счастливых часов освобождения и молодости, где одинокую тоску я расчаровал, перепев по-русски гениального «Ворона» Эдгара По и написав свою книгу «В безбрежности», – где в блаженные дни нечаянной радости Мирра Лохвицкая пережила со мною стих «Я б хотела быть рифмой твоей – быть как рифма, твоей иль ничьей», – голубое окно, которого не загасят никакие злые чары, – оно не может не открыться снова для нас, ждущих, ибо Русская Россия – с нами, ныне жертвенно хранящими правый свет и звук верного колокола на далекой чужбине. В час Русского праздника Родная Россия широко раскроет свое голубое окно.

Capbreton, Landes, Little Cottage.

1927, 8 ноября

Александр Грин

Хар-Датаг Повесть о Карадаге

Два письма

Дорогой собрат! Спешу сообщить Вам случай, который, вероятно, расстроит Вашу печень и вызовет возмущение. Я очень рад, что могу влить в Ваши равномерно пульсирующие жилы добрую порцию яда. Но не бойтесь. Это не курара, не авова тофала, не циан калий и не синильная кислота. Мой яд изыскан, как запах жасмина, цветы которого пахнут так тяжело, так значительно и тревожно. Но оставим эту метафору. Вам, вивисектору, относящемуся ко мне с неменьшей иронией, чем я к вам, нужен один яд: нежная рука и добрые голубые глаза.

Уже по вступлению моему Вы видите, что я расположился говорить с Вами не торопясь, что у меня есть сильная козырная карта, которую я медлю показывать, представляя Вам, пока что, делать мысленные ходы, напевая. Как вы знаете, нас всегда тянуло друг к другу именно оттого, что мы несхожи, что мы так страшно удалены друг от друга разницей в объяснениях. Не вымощу ли я, на сей раз, это расстояние подробным изложением случая с Д., моим знакомым на южном берегу Тавриды?

Приехав в Гель-Аней, я снял комнату на холме, несколько в стороне от дач, и, достаточно изучив Феодосийский музей, запасся кое-каким новым материалом по истории древних европейских колоний. У меня была работа, мой дневник, прогулки, и я не искал общества, но познакомился, совершенно случайно, с тем самым Д., о котором и буду говорить далее. Я встретился с ним на морском берегу, в то время, как солнце лишь начало всходить над дальней скалой залива.

Солнечный свет стлался по воде и песку, снизу заглядывая в глаза. Было отрадно чувствовать на развеселившемся теле прохладное, свежее полотно костюма и подставлять лицо теплому морскому ветру, так благотворно действующему на настроение в первые и самые лучшие, утренние часы. Я шел у самой воды, смотря, как перекатываются мелкие камни, то относимые, то увлекаемые обратно легкой волной, и так задумался, что почти наступил на чью-то, вдруг бросившуюся к моей ноге, руку.

Человек, которому принадлежала эта рука, полулежал на песке. Он был в парусиновых брюках и голубой рубашке, его шляпа и башмаки лежали рядом. Он посмотрел на меня с упреком и вздохом. «Вы врыли его каблуком в гравий, – сказал он, – а это была очень недурная лягушка».

Это была досада охотника, которому, в момент прицела, закрыли дуло рукой. Поспешно разрыв рукой гравий, искатель камней пересыпал часть его из ладони в ладонь и, счастливо захватив лягушку, показал ее мне, говоря:

– Начало удачно. Сегодня ночью был прибой, и нанесло много новых камней.

II