Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Спокойно выпустил дым, а сам дрожал. Колени подгибались. Дрожали пальцы, плечи, поджимало живот, и вся дрожь сбегалась к груди, скапливалась, резиново сжималась, пульсировала и снова разбегалась по телу, сотрясая его. Я усмехнулся и задрожал сильнее, даже согнуло набок.

Нет, она ничего не спросит. Ну как она спросит? Это же кричать надо. Нет, я выпью, а то не смогу говорить от спазма. Я и так уже сколько не пил. Скажет: «Что ты дрожишь, как маньяк?» Что я, сопьюсь, что ли? Да ведь и она уже у меня есть! Если столько налью, то нам с ней еще хватит.

Потом налил себе еще бокал. Сел за стол, подпер подбородок рукой. Тепло, только челюсть мелко и мощно дрожит, бьет в ладонь.

Мне показалось, что у меня с нею одна большая столешница — девушка касается ее со своих ступенек, видит меня со своего края, чувствует запах вина, у нее вздрагивают ноздри, и слезы щиплют глаза.

— А ведь я так долго искала тебя и столько шла к тебе. Если бы ты знал, что мне пришлось пережить на этом пути!

— А если бы ты знала, сколько горечи и страданий пережил я без тебя, самому себе и стольким девушкам испортил жизнь!

— Я сидела и думала, ну когда же он придет ко мне?! А ты все дурачился, мелькал в окне то с сигаретой, то с вином… Эх ты, трус!

— Да, да, я боялся спугнуть тебя, как мираж. Потерять тебя. Невыносимо без тебя!

— А мне без тебя. Я в ужасе сидела на этой скамье.

— Да, я знаю, так бывает: живешь-живешь один, и вдруг так ужаснешься, что ты ОДИН среди людей…

— И хочется выскочить на площадь и заорать или сесть и сидеть всю ночь напролет и ждать кого-то, трезво‑ужасно сознавая, что он никогда не придет…

— А ведь я хотел на дискотеку тебя пригласить. Давай потанцуем… как хочешь…

Обняв невидимую девушку, танцую с нею. Потом сгибаю руки, точно баюкая ребенка, и танцуем уже втроем.

Сейчас напьюсь, а она уйдет. Сидит. Видимо, заволновалась.

— Дев!.. Девушка! — сейчас ведь крикну громко.

А что крикнуть-то? Надо выйти к ней.

Фу, ну конечно! Девушка, видите, я уже собираюсь?

Приятно упругое тело, свежий запах майки, острый озноб от одеколонной пыли на шее и за ушами. Уши горели, а руки были холодные, как лед, и от этого казались изящными и утонченными.

— Девушка, вы что же, собираетесь всю ночь так просидеть? Можно я с вами посижу? Мы сидим с вами, как будто у нас одно горе.

Выпил, уже ничего не чувствуя, только ожог в трахее.

— Девушка, пойдемте, все хорошо. У меня было вино, но я его выпил, боялся к вам подойти.

И это счастье, что прежде, чем идти домой, мы пройдемся с ней до ночного киоска и купим вина и еды.

Вышел во двор и чуть не вскрикнул: камешки под ногами лопались и взрывались на всю округу.

— Привет… Привет…

А может, не ходить?

Чувствовал себя в своем теле, как в огромной подводной лодке. И удивился темной силе, которая все знала за меня.

«Стрейнджер ин зе найт ту лав ю»…

— Привет… Девушка, вы что, собираетесь так всю ночь просидеть…

Отошел к кусту. Смотрю сквозь листья. Парень какой-то. Муж? Дурацкая куртка! Познакомиться хочет? Бросил окурок. Ушел.

«Стрейнджер Инзу найт ту лав ю пипл»…

— Привет… Девушка, вы что, собираетесь всю ночь так просидеть?

— А что? А чего? — скажет она. Нет, она не скажет, а устало спросит…

— Ничего, девушка, просто мне одиноко. Страшно одиноко, вот и все…

Так и надо будет сказать: страшно одиноко, и все.

Шел, видя и слыша себя со стороны, и в то же время немного держался за себя — изредка чувствовал ноги, шум в ушах, будто кто-то быстро шел по воде.

Страшно одиноко, и все.

Нет ее, что ли?! Не-ет — золотится макушка, сидит. Кошмар — так долго сидеть! Сажусь вон там, на корточки… Ну и что — люди?! Всю жизнь будет кто-то мешать! А может, я ее знакомый? Привет. Привет. Чего? Мне так плохо без тебя…

Там никого не было. По инерции вошел в вестибюль. Щелкает и моргает свет люминесцентной лампы. В отупении постоял у лифта. Краской на стене: «ГР.ОБ. — Егор Летов».

Посмотрел искоса.

Песок. Перья. Скомканный мешок.

Этого не может быть?!

— Ты же видел ее? Точно видел! Да ты же и сам видел.

Прихожу домой. Курю. Смотрю. Она сидит! Золотятся на плечах локоны. Челка. Может быть, я не с той стороны подошел, проскочил как-то так, может, она испугалась и отодвинулась в темноту?

Курю. Жду. Смеясь, парочка уходит.

«Стрейнджер ин зе найт ту»… Ее как будто не замечают. Спускаюсь вниз, подкрадываюсь. Та же страшная перемена — ее склонившаяся голова, макушка с милым пробором…

Это она!

…Сделав шаг, переступаю страшную границу: золотой пух волос темнеет, тускло, плоско, гладко… еще шаг — замерла, омертвела голова, неестественно сжимаясь в уголок скомканного мешка из-под цемента. Желтый, из многослойной бумаги. Края с зубчиками, середина смята. Уголок из-за ступеней высовывается. И вот с этим уголком я общался всю ночь!

Квартира и все вещи в ней казались маленькими, мертвыми. Долго смотрел на мешок возле общаги. Она еще больше повернулась ко мне. Смотрит только на меня. Золотые локоны, челка, серебрится овал лица. Ногу на ногу закинула. Смотрит и молчит…

Через несколько дней я уехал в Москву.

Вячеслав Харченко

Коктебельские истории