Крымская дорога

Ветер повеет сластью медовой,
прелью болотной, травой перестойной…
А на деревне всё девки да вдовы —
вроде бы тихо, да неспокойно.

Бабка ведром на крыльце погремела,

шорканый веник приткнула у печки.
– Ты бы, молодка, в избе посидела —
вон как русалки балуют у речки.

– Что же ты, бабка, от них бережёшься —

время прошло и беда миновала.
– Ох, не от всякой беды упасёшься,
да и от счастья радости мало.

Скажешь, что горе – тоже до срока…

Время далёко, а омут под боком…
Может, и правда, пропащие души,
только всё тянет плакать и слушать —

вот и жалеют, что боль отгуляла,

что холодна им речная могила…
Чёрного хлеба им не достало,
горькой цибули им не хватило…

«Ой, Сиваш, ни паруса, ни лодки…»

Ой, Сиваш, ни паруса, ни лодки,
тёмный берег, низкая вода —
до звезды, до горла, до пилотки —
хватит, чтобы сгинуть навсегда.

Я стою на кормочке лядащей,

на краю скудеющей земли…
Перевозчик, лодочник пропащий,
что ты там замешкался вдали?

Или ты гуляешь по откосам,

по траве, по серому песку,
или чинишь сломанные вёсла
сорок лет на крымском берегу?

Ой, Сиваш, свинцовая остуда,

не огонь, не суша, не вода…
Ты молчишь и правишь ниоткуда,
я зову и плачу никуда…

«Был живой и молодой…»

Был живой и молодой
с молодыми и живыми.
А какой он был со мной? —
А такой же, как с другими.

О погоде говорил —