Крымская война. Попутчики

Посланцы вернулись через час. Перекрикиваясь на своем дикарском наречии, они подгоняли пятерых оборванцев, навьюченных бочонками. Добравшись до лодки, носильщики принялись затаскивать свою ношу на палубу, а османы с гоготом вышибали у бочонков днища и один за другим опрокидывали в недра субмарины.

Краснофесочный скот пронзительно завопил. Дикарь в лохматой, до глаз, папахе вскарабкался на рубку. Другие споро – сказывалась богатая практика – сдирали с бедолаг-носильщиков их жалкое тряпье. Рвали тряпки на полосы, обматывали ими палки, окунали в бочонок, поджигали и передавали чадящие факелы на палубу. Обер-лейтенант едва сдержался, чтобы не закричать от ужаса и негодования: не сумев одолеть уцелевших подводников, дикари решили выкурить их из отсеков, как охотник выкуривает из норы барсука!

Из люка густо повалил черный маслянистый дым. Внутри лодки захлопали выстрелы, турок-поджигатель, нелепо раскорячившись, швырнул последний факел в люк, захлопнул крышку, по-крабьи, боком, отполз в сторону и скатился в воду. Лютйоганн до хруста сжал зубы – он представил, что творится сейчас в запечатанном стальном гробу. Люди – его, Ганса Лютйоганна, люди! – распяливают рты в тщетной попытке глотнуть напоследок воздуха – но его нет, только жгучие пары хлора и удушливая смоляная копоть.

Но зато есть торпеды – две масляных стальных сигары в носовых трубах. Конечно, огонь не сразу доберется до них, но когда это произойдет…

Или все закончится раньше, когда кто-то из подводников не захочет захлебываться в собственной блевотине, и соберет последние силы, и отвернет кремальеру, и засунет подрывной заряд между бронзовыми лопастями пропеллеров…

Обер-лейтенант ткнулся лицом в песок – не видеть, не слышать, не жить. Если бы турецкий мерзавец не вытащил из кобуры «люгер», офицер пустил бы себе пулю в лоб – от невыносимого чувства собственного бессилия, от жгучего стыда перед теми, кто умирает сейчас в консервной банке, моля Господа о предсмертном вздохе…

Нос субмарины вспух огненным пузырем. Над берегом прокатился громовой раскат, взрывная волна смела Ганса Лютйоганна с песчаного гребня и швырнула вниз по склону. Кони башибузуков, привязанные к арче у подножия дюны, бесились, расшвыривали хлопья пены, вставали на дыбы, рвали поводья. Обер-лейтенант вскочил и, припадая на ушибленную ногу, побежал к ближайшей лошади – невысокой гнедой кобыле арабских кровей. Прочь отсюда, прочь! Скорее, пока уцелевшие османы не сообразили, что он еще жив и есть на ком выместить злобу за погибших соплеменников. Обер-лейтенант взлетел, не касаясь стремян, в непривычное, с высокими луками и пухлой подушкой, черкесское седло, – сказалась богатая практика верховой езды в родовом поместье! – и всадил босые пятки в лошадиные бока. Вслед неслись яростные вопли, хлопали ружья, но воздух уже свистел в ушах: кобыла распласталась на карьере, унося Ганса Лютйоганна от неминуемой смерти.

V

В открытом море, эскадренный миноносец «Заветный», Сергей Велесов, писатель

Беседа с Сазоновым состоялась за две недели до отправления в Крым. И не на Лубянке, где рабочей группе Проекта отвели несколько комнат, а у него дома, на Таганке. Аркадий Анатольевич предложил заглянуть к нему после совещания на чашку чая. Жена с детьми на даче, почему бы не поговорить в приватной обстановке?

Чашка чая обернулась глинтвейном – научный руководитель экспедиции оказался по этой части великим мастером. Мы устроились у новомодного биокамина с большими керамическими кружками обжигающего напитка.

– Видите ли, Сергей Борисович, мы с самого начала оказались в непростой ситуации. Хронофизики – да-да, появилась уже и такая специальность! – все уши прожужжали, что нам доступны не все точки на временной шкале. Чем это вызвано, можно лишь гадать, но профессор Груздев полагает, что это связано с наличием точек неустойчивости – моментов, когда исторический процесс может повернуть в ту или другую сторону.

– Точки бифуркации? – отозвался я. Терминология привычная, не зря я столько часов просидел на форумах альтернативщиков.

– Можно сказать и так, хотя мне этот термин не совсем нравится. Точка бифуркации – смена установившегося режима работы системы. Это сугубо физическое понятие, заимствованное из неравновесной термодинамики и синергетики. Мы же имеем дело скорее с философскими категориями. Вы, безусловно, в курсе, что экспедиция отправится отнюдь не в наше с вами прошлое…

– Да, я помню груздевский доклад. Другие временные линии, параллельные миры…

– Где-то так, – кивнул Сазонов. – Но штука в том, что на этих «иных» мировых линиях нам доступны только те моменты, когда возможны своего рода «развилки истории» – причем те, что могут быть реализованы только в результате внешнего вмешательства. Есть мнение, что нас «впускают» только туда, где мы можем что-то изменить.

Я усмехнулся.

– «Впускают?» То есть вы полагаете, что это управляется чьей-то волей?