Крымская война. Попутчики

Рогачев неуверенно оглянулся на Андрея. Тот незаметно сделал успокаивающий жест – не тушуйся, все путем.

– Увы, товарищ генерал-лейтенант, без предположений обойтись трудно. У нас были всего сутки, чтобы изучить данные с груздевского оборудования, и товарищ Рогачев высказал гипотезу, что…

– Вот раз он высказал – пусть и докладывает! – перебил Андрея Фомченко. – Только коротко и ясно!

– Коротко… хм… – помялся инженер. – Если совсем коротко: профиль энергетических колебаний в момент срабатывания «Пробоя» указывает на то, что мы в 1854 году. Но вот с захваченной массой не все понятно.

– Теоретически временной интервал связан с массой перемещаемых во времени, – подхватил Андрей. – Раз мы оказались там, куда собирались попасть – то и перенесенная масса должна быть та, на которую изначально настраивалась аппаратура «Пробоя».

– Это я и хотел сказать! – закивал Рогачев. – Видите ли, «Адамант» куда меньше кораблей экспедиции. Когда его втянуло в воронку, сработало нечто вроде закона сохранения: по дороге мы как бы зацепили что-то еще, уравняв соотношение «масса – время».

– И это «что-то еще» – немецкая подводная лодка? – поднял брови кавторанг. – Не сходится. Мы – семьсот сорок тонн водоизмещения, субмарина еще полтораста…

– Сто двадцать восемь, – вставил Андрей.

– Тем более! Один БДК четыре четыреста в перегрузе, не считая «Помора»! Не получается, товарищ инженер!

– Это если лодка была одна, – ответил Рогачев. – А если нет?

– Хотите сказать… – насупился Фомченко, – что эта ваша гребаная воронка могла захватить из шестнадцатого года еще один корабль?

– Другого объяснения не вижу, товарищ генерал-лейтенант. Воронка перехода накрыла круг диаметром максимум мили в полторы, а значит…

– Еще одна лодка?

– Это вряд ли, – покачал головой Андрей. – Черное море – не Атлантика, тут немцы волчьими стаями не ходили. Вряд ли в этот круг могли попасть сразу две субмарины.

– А если пароход? – спросил Кременецкий. – Немцы частенько всплывали и топили торгашей артиллерией. Или подрывными зарядами.

– В принципе реально. Хотя, чтобы вот так совпало… нет, не думаю. Маловероятно.

Фомченко смял папиросу, обсыпав столешницу крошками табака.

– Ладно, со временем определились. Предлагаю двигаться к востоку вдоль берега, пока ситуация не прояснится. Или в глубь суши заглянуть, как предлагает товарищ… вот он. – Генерал мотнул головой в Лехину сторону. – Если мы в 1854-м, то бояться нечего, противников у нас нет.

– У турецкого берега должно быть полно мелких суденышек, – вставил Андрей. – Обнаружим с «Горизонта», догоним, расспросим…

– Решено! – повеселел Фомченко. – Будем брать языка.

– Взять-то можно, – покачал головой Кременецкий. – Поймать каботажника, всего делов… А вот с расспросами… кто-нибудь знает турецкий?

Повисла неловкая пауза.

– Ничего… – крякнул генерал. – Жить захотят – все расскажут. Мне вот куда интереснее, откуда взялись эти ваши, Рогачев, радиопередачи. Кстати, расшифровывать не пробовали?

Инженер развел руками.

– У меня нет шифровальщика, – торопливо вставил командир «Адаманта». – На пээскаэр по штату не положен, как и переводчик.

– Не положено ему… – брюзгливо буркнул Фомченко. – А в прошлое кататься тебе по штату положено? Раз приказано расшифровать – исполнить и доложить, а про штаты дома будешь рассуждать. Если вернешься. Все ясно?

II

Из книги Уильяма Гаррета «Два года в русском плену. Крымская эпопея»

«Мне, как и моим товарищам по несчастью, и раньше доводилось встречать русских морских офицеров. Их мундиры хорошо нам знакомы; они мало отличаются от формы, принятой во флоте Ее Величества. А вот облик тех, кто поднялся на палубу «Фьюриеса», в иных обстоятельствах вызвал бы у нас недоумение. Но, увы, к этому моменту большинство из нас находились уже в расположении духа, близком к отчаянию, а потому потеряли способность удивляться. Лишь на немногих лицах была написана решимость и стойкость, которую, способна дать человеку лишь вера в Господа; остальные несли маску отчаяния и тупой покорности Року.

Форма русских офицеров не походила ни на что, виденное нами прежде. Как и стремительный катер, доставивший их на «Фьюриес»; как и убийственная точность пушек, поражавших фрегат с огромного расстояния. Но более всего меня поразили их взгляды.

Офицер, принимавший из рук мистера Лоринга шпагу вместе с капитуляцией фрегата, смотрел на нашего капитана, будто на гостя из потустороннего мира. Этот русский, несомненно, прекрасно владел английским языком; однако вопросы его прозвучали сбивчиво, словно речи нерадивого школьника. Было ясно, что он испытывает крайнюю степень недоумения и с трудом понимает, что происходит.

Те же чувства владели и его соплеменниками. Даже матрос, стоявший у трапа с винтовкой, рассматривал офицеров и матросов Ее Величества, будто уродцев из паноптикума. Но стоило русским заговорить…