Крымская война. Попутчики

– Он и полетит, только не на своем аппарате. Князинька опять отличился – решил, вишь, помочь мотористам. Они вытаскивали на слип Жорин аппарат, ну а Константин Лексаныч решил, что без его сильных рук никуда. Ну и пробили «двадцать четвертой» днище. Дыра – кулак пролезет; Корнилович как увидел, чуть с кулаками не полез… Князь весь вечер провозился, заплату ставил. Говорит, к завтрашнему вечеру высохнет. А я распорядился, чтобы Жора взял их аппарат. Всеволод Михайлович мне завтра здесь нужен.

Эссен с лейтенантом Марченко собирались заняться планированием налета на плацдарм.

* * *

– Master Essen! Sir! Слушай здес, ипена твой мать! Wait for me, please! Рваный джопа, сука син! Wait!

Собеседники обернулись. Судя по звукам, неведомый сквернословец ломился через буйные, в человеческий рост, травяные заросли. Насчет его личности никаких сомнений быть не могло – кто еще в Каче мог разбавлять английскую речь сугубо русскими оборотами?

– Патрик? Ты, что ль? Вконец ополоумел, постреленок, с кем говоришь? Линьков захотел?

Зря Эссен ругается, подумал Сергей. Мальчишка наверняка не понимает смысла матерщины: нахватался у матросов, вот и старается…

Соломенная голова мелькнула в ковылях, и через мгновение Петька-Патрик уже стоял перед Эссеном с Велесовым, взахлеб что-то объяснял, для убедительности помогая себе руками. От волнения он позабыл даже те немногие русские слова, что успел выучить, а ирландский акцент делал эту языковую смесь совсем уж неудобопонимаемой.

– Что стряслось? Да успокойся ты и давай лучше по-английски!

Переведя дух и отплевавшись от пыли, Патрик перешел на родной язык – и чем больше говорил, тем тревожнее переглядывались слушатели.

Оказывается, после скандала, учиненного Велесовым, юнга решил проследить за врачом. Он узнал его спутника, британского репортера, мало того, подслушал их разговор. Фибих и Блэксторм не таились – кто мог заподозрить снующих вокруг матросов в знании английского? Про Петьку врач и думать забыл, а зря: для него, выросшего на улицах Белфаста, не составило труда прицепиться к пролетке. Патрик доехал до самого Александрово-Михайловского хутора и видел, как Фибих договаривается с хозяевами о постое для Блэксторма и жандарма.

Юнга до утра пролежал в засаде под окнами, а сегодня, после завершения работ, отпросился у боцмана и снова кинулся на хутор. Патрик боялся, что репортер сбежит и сделает что-то скверное русским. Они ведь такие наивные – вместо того, чтобы сразу, без разговоров, вздернуть сассанаха (как поступил бы любой разумный ирландец), обошлись с ними уважительно, даже позволили разгуливать, где вздумается! Мастер Эссен говорил – «под честное слово». Будто можно верить слову англичанина!

Опасения подтвердились самым трагическим образом. Не дойдя полверсты до хутора, мальчишка наткнулся в ковылях на тело городового. Бедняга лежал лицом вниз – убийца ударил сзади, наискось, в бок. Кровь еще сочилась из раны, медленно пропитывая белую полотняную рубаху. За свою недолгую жизнь Патрик успел повидать зарезанных; ему и самому приходилось пускать в ход нож, так что мальчик оценил умелый удар, безошибочно распоровший печень. Дорожка примятой травы вела в сторону Качи – по ней-то и кинулся юнга и, пробежав с версту, наскочил на Эссена с Велесовым.

* * *

Лейтенант схватил юнгу за плечо. В сумерках было видно, как побледнело его лицо.

– Куда он побежал?

Петька-Патрик махнул рукой в сторону видневшихся вдалеке палаток. Эссен кинулся напрямик, через траву; мальчишка с Велесовым еле поспевали за ним.

До крайней палатки оставалось шагов полста, когда тишину разорвали выстрелы. Эссен споткнулся на бегу, Патрик, не успевший затормозить, с разбегу врезался в ему в спину, и оба полетели в заросли полыни. Снова выстрел; невнятный вопль, в котором с трудом угадывались матерные слова. Лагерь просыпался: метнулась тень с винтовкой наперевес, замелькал оранжевыми отсветами фонарь «летучая мышь» в руке матроса: «Слышь, Игнат, шо тама за кутерьма?»

– Кто стрелял? – разнесся сонный голос Лобанова-Росовского. Огромная фигура прапорщика, в белых кальсонах, появилась на фоне палатки. В руке князь сжимал «маузер».

– Кто, мать вашу, стрелял? Начальник караула, ко мне! Шевелись, тетери сонные!

И в этот момент все остальные шумы перекрыл мотоциклетный треск ротационного «Гнома». Эссен, успевший подняться на ноги, невнятно кричал, потрясая кулаками, и Велесов увидел, как над морем, на фоне оранжевой полосы вечерней зари, залившей западную кромку горизонта, наискось мелькнула крылатая черная тень.

* * *

– Он, лярва, ножиком! – хрипел Рубахин. – Я поздоровкался, наклонился, чтобы, значить, тягу подтянуть – тут-то он меня и подколол!

Моторист лежал на брезенте, на песке, возле дощатого слипа. Голый по пояс матрос в алмазовской бескозырке неумело перематывал ему бок полосатой тряпкой. Рубахин охал, шипел от боли и матерился. Рядом, на песке, валялся разодранный тельник.

– Кто тебя, англичанин? – спросил Эссен. Он уже влез в кабину и копался под приборной доской. – Что ж ты его, братец, к аппарату подпустил? Сам виноват…