Крымская война. Соратники

Федя Красницкий пошел в Морской корпус, следуя семейной традиции. А что делать, если не одно и не два поколения семьи верой и правдой служили под Андреевским флагом? Но сердце у младшего сына капитана второго ранга Красницкого не лежало к карьере морского офицера. С младших классов гимназии он мечтал об университете, видя себя археологом, новым Шлиманом или, на худой конец, автором «Истории государства Российского». Но так уж сложилась жизнь – Санкт-Петербург, младшие, потом специальные классы Морского корпуса, гардемаринские нашивки, палаш, впервые надетый в город по случаю тезоименитства… На корабельной практике Федя увлекся гальванической техникой и минным делом, но страсть к истории осталась жить в бывшем гимназисте – а потому однокашникам по корпусу, а позже и сослуживцам не приходилось гадать, что подарить ему на день рождения или, скажем, на Рождество. Конечно, книгу! А лучше – альбом с литографиями или фотографическими снимками, изданный к какому-нибудь памятному событию. Так, на прошлый день рождения таганрогский дядюшка прислал дорогому Феденьке альбом, выпущенный Военным ведомством по случаю шестидесятилетия Севастопольской осады. Толстенный том, переплетенный в зеленый бархат, содержал сотни фотографий и дагеротипов, сделанных французскими и британскими репортерами в Крыму. Лагерь в Евпатории, Балаклава, поля сражений, осада… Заключительный раздел содержал виды Севастополя после падения города. Обрушенные стены, разоренные батареи, избитые ядрами дома, зияющие окнами без стекол, и снова – руины, руины, руины…

И вот он едет в пролетке по Севастополю, еще не подвергшемуся бомбардировке, не сжатому в тисках осады. Колеса стучат по брусчатке, по сторонам, справа и слева, дома – опрятные, целые… ЖИВЫЕ. Живы и корабли – эти многопушечные красавцы, заполнившие гавань. И – люди. Они тоже живы, не ранены, ходят по тротуарам, разговаривают, смеются. Город совсем не узнать, хоть Федя и провел в нем немало времени – но это был совсем другой Севастополь, 1916 года от Рождества Христова. А вот лица прохожих почти не изменились, разве что стало заметно многолюднее, да и одежда – будто из детских книжек о Севастопольской страде.

На улицах много матросов. Пожалуй, больше чем в том, знакомом ему по 1916-му. Ну разумеется, сообразил мичман, на здешних кораблях многочисленные команды – чтобы управляться с парусами, плюс прислуга орудий, которых может быть поболее сотни. На матросских бескозырках не видно привычных ленточек, их введут лет через пятнадцать, а то и позже. И названий кораблей тоже нет – на околышах лишь прорезные буквы и цифры, подложенные желтым сукном. Нижние чины носят робы из грубой парусины, на ногах – то ли тапочки, то ли мягкие туфли из той же ткани, с прошитой парусиновой подошвой. Причем матросы нередко расхаживали по городу босиком, неся свои «тапочки» в руках.

Офицеры все в длинных узких сюртуках, при саблях; на многих – фуражки с характерными «нахимовскими» козырьками. Ну как же, флотская молодежь подражает любимому комфлота. Кое-кто из них узнавал гостя из грядущего – сколько раз Федя смущался, когда перед ним, зеленым мичманом, брали под козырек капитаны второго ранга или драгунские ротмистры! Слава богу, что они не знают о его ужасной оплошности…

Очнувшись на госпитальной койке, Федя не сразу осознал всю глубину своего падения. А осознав, понял, что осталось одно – пустить себе пулю в лоб. Ведь это из-за его, мичмана Красницкого, глупости вышел из строя «Заветный», погибли люди!

Оружие у Феди имелось. Карманный браунинг был там, где ему и надлежало, – в кармане кителя, но чья-то заботливая рука старательно вылущила из обоймы медные бочонки патронов. Федя пытался скандалить, спрашивал пропажу с унтера-чухонца, заведовавшего вещевым складом. Но тот только моргал коровьими ресницами и повторял: «Не м-могу знат-ть, вашброд-дие, виноват-т!» С отчаяния Федя стал прикидывать, из чего соорудить петельку, но вскоре оставил эту затею. Он слышал от одного приятеля, студента Петербургского университета, мечтавшего о карьере судебного медика, какими явлениями сопровождается повешение. Нет, никак не вязалась с образом морского офицера гнусная кончина удавленника, обгадившего собственные подштанники.

Надо было как-то жить дальше. Благо мичман почти не оставался наедине со своими мыслями – вокруг были раненые, врачи и… сестры милосердия. За больными в госпитале ухаживали в основном пожилые матросы, отставленные за немощью от службы, но имелись и добровольные сестры. Барышни из семей флотских, армейских офицеров и городских чиновников наперебой предлагали помощь в уходе за увечными и недужными защитниками Отечества.