Крымские черви

   По пути к городу, не окликая никого по причине чрезмерного недомогания и от отсутствия сил, растревоженный однообразным, при быстром движении, гудением мотора, Эрне открыл мокрые голубые глаза, пожелтевшие белками от бессознательного его состояния все это время , увидел синее небо за стеклом, череду уносящихся вправо одинаковых зеленых тополей, а скосив глаза набок, причем в голове отдалось легким толчком точно крови и помутнением, увидел он затылки сидящих впереди товарищей. Остальную дорогу до города он проспал.

   Ночной сон Маши был великолепен. Он был и прекрасен и страшен одновременно, так, как только лишь может быть единственный раз за долгое время, за длинный временной отрезок, подготовленный неделей или более того пустых темных переживаний разума между границ неродившейся надежды и восходом пустой серой реальности. Оставшись жить в памяти на целый день, он отзывался необычайным, проникновенным видением, этот дивный сон.

   Многих такие видения заставили бы остановиться и усомниться в дальнейшем пути, они бы подействовали на человека приметчивого, то есть маловерного и робкого, суеверность которого порою предрекает на неуспех даже самые легкие для него задачи и простые дела, но отнюдь не такой была Маша Корягина, в свои восемнадцать лет представляя на суд хрупкое, пропорциональное, цветочно-гибкое телосложение, желавшая добиться и добивавшаяся, так или иначе, воспитания и закалки своего характера таким жестким порой для молодой девушки образом и с такой несокрушимой убежденностью, что даже родной отец ее Павел Алексеевич, человек сам сложный и легко признававший это, давался диву иной раз резкости и упертости в некоторых выходках, что с успехом выбрасывала дочь.

   Врнувшись от журнального киоска на Курском вокзале,  отец девочки еще раз, чтобы не увидела дочь, для которой, он знал, это будет лишней темной каплей в  бокал их сложных взаимоотношений, посмотрел на стрелки продолговатых золотых часов и убедился что пора была уже уехать, не смотря на то как подумает о нем Маша. А она наверняка не станет любить его после этого крепче, даром что и работа его, как бы кому это не представлялось пустым, становилась теперь все больше и опаснее с каждым днем, с добровольного его согласия, неким опутывающим в сети человека поглотителем, отнимавшим с безжалостностью хулигана все свободное время. А его было ничтожно мало..

   Сняв с плеча черную продолговатую новенькую дорожную сумку, которую он носил за дочь, говоря что она ей слишком тяжела,( причем Маша нисколько с ним не соглашалась и вообще настаивала против нежностей и обхаживания) и оставив ее на полу, мужчина уселся в занятое рядом с дочерью для него пакетом прогнувшееся под тяжестью тела кресло, подтянул брюки и, взглянув ей в лицо, отметив про себя как тоскливо сжалось вдруг его сердце – ведь Мария все больше становилась похожей на мать, все больше и больше с каждым днем – он отвел глаза и хлопнул себя по коленям.

– Ну, в путь-дорогу? Как настрой? – отец не надеялся что девочка  станет отвечать ему на этот выдавленный из тюбика вопрос и потому просто поправил темные, с каштановым отливом волосы ее, заправив их за ухо. Глазки-то печальные..

– Не надо, зачем ты.. – уклонившись, Маша вернула волосы на место. Прямые и чистые, они блестели в огромном многолюдном зале искусственного света. Она считала минуты до того момента, когда вновь останется одна. Вот, теперь уже скоро… Скоро до того как уйдет отец. Уедет на своей черной, покатистой, похожей на монстра машине. Уедет скорей туда, где его ждут с нетерпением и где без него все рухнет и остановится, точно он самый ответственный винтик в механизме огромных напольных часов, уедет домой, где будет поить горячим молоком с медом младшую ее сестру Арину – шумную и капризную девочку – что была моложе своей старшей  на восемь лет.

– Езжай уже. Езжай конечно, а то опоздаешь.

   Посмотрев в лицо девушке, говорит ли она с обидой или без и не раскрыв в ее темно-зеленых с коричневыми крапинками глазах ни одной из тайн, лживо решил Корягин сам для себя, что обиды в них нет и медленно поднялся на ноги.

   На широком плоском табло прошлась волна – менялись буквы в названиях направлений, где пунктом старта было неизменное «Москва», и цифры в колонках прибытия и отправления поездов.

– Пап,.. – Маша старалась не смотреть в глаза отцу. Тот замер на месте, удивленный что дочь сама обращается к нему и притом столь нежно – А это обязательно?..

– Что именно? – отозвался с готовностью Павел Алексеевич.

– А это обязательно,.. – Маша запнулась – вам с мамой разводиться?

   Вот оно в чем дело. Корягин-старший обмяк, приблизился к дочери, взял ее лицо в свои крупные жилистые ладони и робко в начале, но потом уверенно привлек к себе. Посмотрел какое-то время в умные темные глаза – молодая копия матери – и поцеловал в лоб.