Крымские истории

Я, как раз, всё это хорошо знал, но не стал её в этом убеждать, а сосредоточился на её захватывающей истории.

И она продолжила:

– В его власти было лишь их производство в очередные должности – за заслуги и отличия.

Передохнув, добавила:

– Так и мой Алексей, пройдя испытания Великой войны и гражданской, с юнкера рвался на фронт, был произведён в должность батальонного командира, чем неслыханно гордился.

Оживившись, на одном порыве выдохнула:

– Славы не чурался, должностей и отличий не выпрашивал. Берёг своих солдат, сам же был везде первым. И они ему платили огромной любовью и уважением. Это было видно сразу.

Её глаза, при этом, затеплились дивным светом и она стала говорить дальше:

– Мне на всю жизнь запомнилась встреча с его унтер-офицером, душеприказчиком его и батькой названным, как его и величал Алексей. Он, внимательно вглядываясь в мои глаза, так мне и сказал: «Ты, дочка, разумей, что по возрасту он – малец ещё, у меня дети уже старше, а по разуму – мы все у него дети малые и не годимся ему и в подмётки. А ещё, моя хорошая, знай, что такие люди – верные. Надёжные. На всю жизнь. И ты уж, голубка, и ему служи верно. Он душой своей чист и беззащитен. Доверчив очень. Ты, уж, не подведи его. Как отец тебе говорю».

Она надолго остановилась, было видно, что ей не хватает воздуха, и, наконец отдышавшись, продолжила:

– Счастье наше коротким было. Мы… мы даже не стали… близки с ним, хотя я была к этому готова, только бы… его воля была.

Смущённо, словно не она, а я был старше по возрасту, добавила:

– Но он так и не дерзнул переступить ту грань, которая нас отделяла, так как не представилось нам под венец идти. А он очень этого хотел и ждал. Всё решил, обо всём договорился в Храме, да не отпустил Господь ему… нам… того заповедного дня…

Надолго замолчала и уже без прежнего воодушевления, повела свой рассказ дальше:

– Я не знала и не видела этого, это мне уже его сослуживцы рассказали – накануне нашего венчания, буквально вечером, во время эвакуации кадетского корпуса, уже при самой погрузке этих несчастных детей, только в форме, практически все они были сиротами, на корабль, в порт прорвался отряд красных.

Тяжело вздохнула и продолжила:

– Казалось, что судьба этих мальчишек была предопределена. И тогда он, с горсткой верных солдат, рванулся навстречу красным и связал их боем. Их-то и было с десяток душ всего, по сравнению с многочисленным отрядом наступающей кавалерии красных.

Подставила под свой подбородок сухую ручку, словно шейка не держала её и с гордостью в голосе, еле слышно, проронила:

– Но они сумели сдержать их в течение часа. За это время транспорт благополучно ушёл в море, ни одного кадета не потеряли, за исключением трёх мальчишек старших классов, которые прибежали к Алексею и настояли на том, чтобы он их включил в свой, истекающий кровью отряд.

Перекрестилась, застыла на мгновение и стала опять рассказывать эту давнюю историю:

– И он, оставшись один, все его товарищи погибли, снёс на причал, в его горловину, через которую только и возможно было проникнуть к другим кораблям, где ещё в полном хаосе шла погрузка людей, – всю взрывчатку, снаряды, которых было в избытке, – и хладнокровно, стоя, встретил лаву красных, а затем – взорвал причал…

Вместе с собой взорвал, так как никаких шансов на спасение у него и он это хорошо понимал, я думаю, не было.

Она снова перекрестилась и утратно, почти безмолвно, прошептала:

– Говорили, что при этом погибли какие-то важные командиры красных, но самое главное – был отрезан путь к преследованию последних кораблей, с уходящими на чужбину белыми войсками и гражданским населением.

Она закрыла лицо руками и долго сидела недвижимо, а затем глухо продолжила:

– Как я всё это вынесла, как пережила – не знаю. Наверное, спасла молодость и отменное здоровье. Самое страшное было в том, что я уже знала, что он погиб, а к нам на квартиру явился пожилой вахмистр и передал мне букет роз от «Его Высокоблагородия»…

Слёзы хлынули из её глаз и она, всхлипывая, хрипловатым голосом спешила договорить:

– Я его храню – до сей поры, хотя он, конечно же, уже весь истаял просто, стал бесцветным и рассыпается от малейшего прикосновения. Молю Господа, чтобы дождался… до моего часа последнего, чтобы с ним меня и похоронили. Просила об этом соседей. А больше некого, больше у меня никого и нет. Одна и жизнь всю прожила.

Уже успокоившись сообщила:

– Родители мои – люди известные, остаться в Крыму не могли, ушли на чужбину вместе с армией, в ноябре двадцатого года.

Застыла в оцепенении и повела, очень медленно, речь дальше:

– А я так и осталась одна. Никто меня не трогал. Никогда не преследовал. До восьмидесяти лет я проработала учительницей в местной гимназии, – она так и не научилась говорить «школе».

Улыбнулась нахлынувшим воспоминаниям и с каким-то вызовом сказала:

– А за прошедшую войну, – и она при этом ему даже подмигнула, как сообщнику, – я орден получила от новой власти.

Распрямив плечи, иным, полным гордости и высокого достоинства голосом произнесла: