Крымские истории

– Не могла же я, русская княжна, – и при этих словах – во всей её стати, в хлипком и тщедушном теле, но ещё полном жизни, проявилось столько породы, что я даже залюбовался ею, – не служить своему благословенному Отечеству.

Постучала даже по столу костяшками своих изящных пальцев и продолжила:

– Государство – молодой человек, – это одно, а вот Отечеству нашему, благословенной России, каждый русский служить был обязан. И в меру своих скромных сил – служила ему и я.

Мечтательная улыбка, добрая и светлая, так украсила её лицо, что я откровенно залюбовался ею, столько во всём её облике было при этом достоинства и величия.

– Время было трудное, лилась кровь, причём в таком количестве, что все былые испытания, через которые прошла и я, казались ничего не стоящими. Жить было просто не на что и я пошла на рынок, чтобы выменять на свои серёжки – единственное, что ещё у меня осталось от прошлой жизни, хоть какие-то продукты. Серёжки были старинные, дорогие, ещё от бабушки достались, с бриллиантами.

Она, увлёкшись рассказом, даже непроизвольно дотронулась до своих ушей, где надлежало быть этим сережкам:

– И на рынке я встретила своего директора гимназии. Он изменился до неузнаваемости – борода, какой-то картуз, но всё же – я его узнала. Не стал и он от меня скрываться и вести какие-то двусмысленные пустые разговоры.

Разгладила пальцем свои густые морщинки на лбу, как-то смешно подвигала кончиком носа и продолжила:

– Сказал прямо, что оставлен в городе – для организации подполья. И в этой борьбе с фашистами я могла бы быть очень полезной, так как знаю, – это она отметила не без гордости, – несколько языков, в том числе и немецкий, итальянский, румынский, французский и польский.

Звонко, словно помолодев на годы, торжественно добавила:

– Так началась моя борьба с захватчиками. Говорили потом, что те данные, которые я поставляла подпольщикам из мэрии, где я работала переводчицей, позволили успешно осуществить несколько операций по срыву работы в порту.

Я с чувством восхищения смотрел, неотрывно, на эту необыкновенную женщину и ей, было видно, это доставляло большое удовольствие. Поэтому она, с особым воодушевлением, повела свой рассказ дальше:

– Было уничтожено несколько больших судов с техникой и вооружением, которые фашисты поставляли морем в Крым, несколько танкеров с горючим.

С каким-то запоздалым испугом обронила:

– Но на меня не пало ни малейшего подозрения – как же, из княжеского рода, жених погиб в борьбе с большевиками.

Красивая улыбка преобразила её лицо до неузнаваемости:

– Так я и дождалась освобождения Крыма нашими войсками. И вновь учительствовала, а в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, к двадцатилетию Победы, где-то нашли следы моего героического, – не без сарказма выговорила она это слово, – прошлого и вызвав в Симферополь, машину специально прислали, – вручили орден Боевого Красного Знамени. Странно, правда, княжне – и такой орден. Вот ведь какие превратности судьбы, разве можно их объяснить без вмешательства Господа?

Она звонко засмеялась:

– Так что и я, в некотором роде – орденоносец, – и она уважительно остановила свой живой и светлый взгляд на моей Звезде Героя.

– Нет, милая Лидия Георгиевна, тут я с Вами не согласен, Вы – не в некотором роде герой, а подлинный, настоящий. Спасибо Вам, я сердечно Вам кланяюсь за это, – и я надолго прильнул к её руке губами.

Было видно, что этот – не дежурный, а искренний знак внимания, был ей очень приятен. Она даже разволновалась.

Я проводил её от ресторана до самого дома. Как я ни настаивал на том, чтобы её покормить, довезти на машине, она решительно и даже категорически отказалась:

– Я не могу, молодой человек, себе этого позволять. Иначе – не смогу потом жить, полагаясь только на себя. Мне так легче

Я даже стушевался и пытался ей что-то сказать в ответ ещё. Она решительно, но вместе с тем – ласково и нежно остановила меня:

– Нет, нет, спасибо Вам, но я – ни в чём не нуждаюсь, поверьте мне. Мои запросы сегодня весьма скромные.

В одноэтажном доме она занимала маленькую комнатку, правда, с отдельным входом, после которого была крохотная кухонька.

В комнате и на кухне было почти по-больничному стерильно чисто.

В уголку комнаты, под окном, стоял узенький, закрытый покрывалом диван, у другой стены – шкафчик, двухстворчатый, маленький столик и три стула – вот и всё убранство этой милой монашеской светёлки.

Но она не чувствовала ни униженности, ни неловкости от такой простой обстановки, даже можно сказать – нищенской.

Это – был её мир, и в нём она ничего не хотела менять, да и не чувствовала в этом никакой нужды.

На стене висели две фотографии, старинные, большие: ослепительно красивой девушки, в которой я, по глазам лишь, признал свою необычайно интересную знакомую, и молодого офицера русской армии в капитанском чине.

Она, перехватив мой взгляд, улыбнулась:

– Не узнаёте?

– Узнаю, Лидия Георгиевна. Узнаю…

– Да, это я, в семнадцатом году. Весной… А это – он… Мой Алёша…

– Я это понял…

Она, не отвечая мне, тут же принялась хлопотать над чаем.