Крымские истории

И как же горько, что и расстроилась эта моя светлая юношеская любовь так же внезапно, как и пришла ко мне…

***

Жестокосердная и завистливая юность моих коллег по несчастью не простила ей, моей первой любви, гордости и надменности, возвышенности чувств и независимости.

Не знаю уже, кто был инициатором, но ей был объявлен бойкот и все были предупреждены, что если этот бой кот будет порушен кем-либо, то весь гнев коллектива обрушится на виновника.

Она гордо несла эту изоляцию, эту свою непростую ношу. Только ещё прямее стали её плечи, да в гордой посадке головка, нарочно, не опускалась долу, а в глазах застыло, вместе с болью, презрение и надменность к тем, кто так неправедно её осудил.

Но весь страх был в том, что не подошёл к ней и я. И не от страха каких-то ответных мер со стороны коллектива, а от того, что она и меня опалила таким взглядом, что я испугался.

Он словно говорил: «И ты с ними, и ты поспешил от меня отмежеваться», – и при этом неприязненно и надменно кривила в горькой ухмылке-улыбке свои красивые, необыкновенно, губы.

Вскоре она уехала из санатория. Её забрали родители. Слава Богу, не потому, что она не могла выдержать такого отношения к себе, а потому, что она выздоровела и возвращалась к нормальной жизни.

Помню, до сей поры, как я, спрятавшись от посторонних глаз в развалинах того старинного замка, где и состоялось моё первое признание в любви, обращённое к ней, я плакал, не стыдясь пред собою, этих очищающих душу слёз.

И когда я вернулся в свою комнату, на тумбочке у моей кровати лежал большой букет багряных осенних листьев.

Я знал, что они – от неё. И долго, затем – годы и годы, хранил в книге один листок из того букета, который так сладко и так больно напоминал мне о первой любви и о моём предательстве той, которая и была смыслом моей юной, начинающейся жизни.

***

Я больше так ничего и не слышал об этой девушке, Людмиле Бабич. Я даже не знал, откуда она и где её можно разыскать.

Но судьбе было угодно ещё дважды напомнить мне о ней – при весьма интересных и совсем уж неожиданных обстоятельствах.

Я, завершив военное училище, служил в Белоруссии. Помню, как молодым майором приехал в отпуск, к родителям, которые проживали в Крыму, на самом берегу Азовского моря.

И в первый же вечер, в Доме культуры, я встретил своего одноклассника Алёшу Сивоконя. Мы были очень дружны с ним в юные лета.

И он, в разговоре, рассказал мне, что несколько месяцев назад был приглашён в гости, к знакомым, в Керчи. И там увидел необычайной красоты женщину, молодую, лет двадцати пяти, южного типа.

Она выделялась среди всех гостей молчаливым, высоким достоинством.

Говорила очень мало, всё больше слушала, но каждое сказанное ею слово было наполнено высоким смыслом

И так случилось, что женщины, выпив домашнего вина и несколько раскрепостившись, завели разговор о своей первой любви.

Нотки грусти и несбывшихся надежд объединяли их и истории, которые они представляли на суд своих подруг, были разительно похожи – как правило, у всех, первая любовь явилась в школьные годы, но сберегли её не многие. Как-то она беспричинно стаяла и ушла, и вспоминающие об этом женщины говорили без горечи и сожаления, как о доброй, но такой далёкой от жизни сказке-мечте.

И завершив, каждая, свою исповедь, эти милые, немножко опьяневшие от вина и нахлынувших на них воспоминаний женщины, поглядывали на свою молчаливую и ослепительно красивую приятельницу, которая мечтательно улыбалась чему-то своему при их наивных рассказах.

Они просто вынудили и её принять участие в такой наивной и искренней исповеди.

И она, выпив глоток вина и не отрывая своего взгляда от рубинового напитка, с каким-то надрывом сказала:

– А я и до сих пор люблю того, кто был моей первой любовью. Давно это было. А кажется, что только вчера. И я всё помню, каждый, миг, связанный с ним…

И она, по словам моего друга, поведала историю, которую я и изложил впереди. К слову, никакого отличия, никаких иных ударений и акцентов в ней не было. Такое впечатление, что эту историю я рассказывал моему другу лично. Совпадало всё, все оттенки и даже переживания.

Алексей заинтересованно слушал исповедь этой красавицы. А в конце её повествования не выдержал и спросил:

– А кто он? Как его звали? Где он сейчас, знает ли она что-либо о его дальнейшей жизни?

И Людмила, а это была именно она, ответила, повернувшись к Алексею и опалив его взглядом своих бездонных очей:

– Где он – не знаю. А зовут его Иваном, Иваном Владиславлевым.

Алексея, как он сказал, словно током пронзило, но он ничего не сказал этой юной даме.

И я думаю, правильно сделал. Что ворошить старое кострище? Разве возможно его разжечь вновь? Редко кому это удаётся.

Мне же он в деталях поведал эту историю и при этом сказал:

– Завидую я тебе, Иван. А мне вот не пришлось пережить подобного.

И, немного помедлив, сказал:

– Она в Керчи живёт. Я даже знаю – где. Не хочешь увидеть?

Гулко забилось моё сердце. А затем, опомнившись, сказал ему: