Крымские каникулы. Дневник юной актрисы

К Рождеству, которое теперь не празднуется, мы должны подготовить очередное «прежде и теперь». Никак не могу привыкнуть к нынешней быстроте, все делается очень быстро и очень просто. Примитивность невероятная. И. срочно пишет пьесу из двух актов. В первом акте баре будут отмечать Рождество и угнетать пролетариев, а во втором пролетарии будут петь песни и кричать лозунги. Барами, как обычно, будем мы с С. И. и А. М. Амплуа барской дочки прилипло ко мне намертво. Все мы сильно исхудали, поэтому А. М. приходится привязывать одну подушку спереди, а другую сзади, ведь барин непременно должен быть толстым. Мне, как дочери, позволительно быть худой, а С. И. для образа барыни достаточно лорнета. К тому же подушки совершенно не вязались бы с ее сухопарым профилем. И. хотел через меня (сам он робеет) попросить М. играть барина. М. едва ли не единственный толстяк в нынешнем Симферополе, а то и во всем Крыму. Полнота его происходит от болезни, а не от обжорства, но все, кто не знает его, считают иначе, и это сильно портит бедному М. жизнь. Даже сильнее, чем его ревматизм. Я посоветовала И. забыть эту глупую идею. М. ни за что не согласится играть в подобных фарсах. И. пытался возражать, лепетал что-то про то, что как член худсовета М. должен понимать, и пр., но я не согласилась и не стала просить М. Пусть И. сам обратится к М. с этой глупой просьбой, если у него хватит духу. Не хватит.

Воскресни Островский с Чеховым, так они бы убили И. за его драматургическую «систему». Станиславский тоже бы убил, хорошо, что они не знакомы. Намеренно взяла это слово в кавычки, потому что системы у И. нет никакой. Есть только желание поразить зрителей. По выражению Р., И. тычет зрителям в глаза растопыренной пятерней. В той пьесе, которую И. пишет сейчас, во время празднования Рождества у стола вдруг подломится ножка. Разгневанный барин надает оплеух недосмотревшему слуге и заставит того лезть под стол, чтобы поддерживать его спиной. Ю. В., которому предстоит играть слугу, кажется, еще не знает о том, что ему придется стать подстольным атлантом[105]. Я еще не забыла того, как Ю. В. назвал меня «облезлым чучелом выдры». Собираюсь пинать его под столом. Нарочно надену для этого остроносые ботинки, в которых обычно играю Шарлотту и Ольгу.

24 декабря 1921 года. Симферополь

В Крыму совсем нечего есть, карточки отовариваются плохо, нормы урезали для помощи голодающим Поволжья. Винят засуху и вредителей. Наши скромные летние запасы закончились. Скудным съедобным подаркам[106] от начальства радуемся, будто манне небесной. С ужасом и сожалением вспоминаю, сколько съестного пропадало у нас дома. Готовилось всегда с избытком, в расчете на то, что могут быть гости. Отец часто приводил на обед или на ужин тех, с кем хотел обсудить дела. Несъеденное раздавалось или выбрасывалось. «Свиней бы завести», – шутил наш дворник, вынося ведра с «объедками». Сейчас бы нам сюда эти ведра! Хуже всего приходится тем, кто ест только кошерное. Кошерной еды и того меньше. В деревни за продуктами ехать бессмысленно. В деревнях голод еще сильнее, и вдобавок повсюду ловят спекулянтов.

15 января 1922 года. Симферополь

Сойфер такой же непробиваемый упрямец, как и его предшественник. Дубовая голова! Р. попытался получить у него разрешение играть «Осенние скрипки» и «Кукольный дом»[107]. «Дом» Сойфер ставить разрешил, а о «Скрипках» посоветовал навсегда забыть, как о буржуазной эмигрантской пропаганде[108]. Не понимаю, какая пропаганда в «Скрипках». Это же пьеса о любви. Вспомнила, как трудно было отстоять «Вишневый сад» и «Чайку». Но к Чехову отношение иное. Говорят, что он нравится Ленину. Павла Леонтьевна говорит, что я обладаю даром предвидения. Знала, мол, что «Скрипки» скоро сойдут со сцены, потому и отказалась от роли Верочки. Вместо «Скрипок» Р. собирается ставить «Последнюю жертву». Мне предстоит играть Глафиру. У Островского можно ставить что угодно, потому что он высмеивал купцов с дворянами.

24 января 1922 года. Симферополь