Крымские каникулы. Дневник юной актрисы

С детства ненавижу сборы в дорогу из-за суеты, которой они непременно сопровождаются. Готовились, собирались, но все равно выезд задерживается. Пока все бегают и кричат друг на друга, я присела в углу и достала свой дневник, чтобы записать одну интересную мысль. Театральная тетрадь лежит в багаже, который мне сейчас неохота распаковывать. Я убрала ее туда, чтобы не потерять ненароком, а дневник положила в свой дорожный саквояж, чтобы на всякий случай был под рукой. Пишу мысль, пока не забыла. В последней сцене надо показать испуг Глафиры как можно сильнее. Она должна бояться не только того, что Дульчин сейчас застрелится, но и того, что он может выстрелить в нее. А после того как он вспомнит про вдову Пивокурову, Глафира обрадованно засуетится. Заерзает в кресле, не просто встанет, а вскочит, возможно, что и руки потрет или плечами передернет. Это придаст ее образу красок под самый занавес. Мне очень по душе такие вот неожиданные последние штрихи. Спектакль заканчивается, зрители уже приготовились аплодировать, а я им показываю напоследок нечто новое. Это все равно как, уходя из гостей, при прощании вместо платка нечаянно вытащить украденную ложку. Ложек я не краду, а вот удивлять под занавес мне нравится.

Павла Леонтьевна находит мою игру выразительной. Она говорит, что я стала настоящей актрисой. Иногда шутит, что я окончила театральный университет с золотой медалью. А я чувствую, что никогда не окончу этого воображаемого университета. Каждая новая роль – все равно что экзамен. Сдаю его и готовлюсь к следующему. И так будет всю жизнь. Актерскому ремеслу невозможно научиться разом навсегда, мы же не сапожники.

10 июня 1922 года. Керчь

Сказочный Карасубазар оказался обычной деревней. Задумалась над тем, какую силу имеют звучные названия. Порадовалась за себя. Я выбрала себе удачный псевдоним, превратившись из крестьянки в помещицу[114]. В Керчи нас встретили хорошо. Рядом с гостиницей – кинематограф. Мы с Павлой Леонтьевной смотрели «Вавочку»[115] и «Под ударами судьбы»[116]. Янова[117] сыграла Вавочку очень выразительно. Долго обсуждали с Павлой Леонтьевной, что будет, когда кинематограф заговорит. Пришли к выводу, что достойной конкуренции театру он никогда составить не сможет. Павла Леонтьевна подобрала очень удачное сравнение. Она сравнила театр с настоящим яблоком, а кинематограф – с бутафорским. Я поклялась, что никогда не стану сниматься в картинах, и покаялась в том, что когда-то, совсем недавно, имела такое желание. Моя добрая Павла Леонтьевна посоветовала мне не зарекаться и сказала, что кинематографом не стоит пренебрегать хотя бы ради известности. Привела в пример Янову. Кто бы знал ее дальше Киева, если бы она не снималась в картинах? Да еще и в скандальных, вроде «Дориана Грея»[118]. Я помню, какой скандал вызвала эта картина. Чего только не говорили о Яновой из-за того, что она сыграла мужчину. Известность Яновой после «Дориана Грея» выросла, но какой ценой! Я сказала Павле Леонтьевне, что мне не хочется такой известности. Я не хочу, чтобы меня осуждали. Я хочу, чтобы мной восхищались. Как Верой Холодной. Вспомнив Веру, мы обе прослезились. Невероятно жаль ее, бедняжку. Погибла такой молодой. Янова, насколько мне известно, эмигрировала.

Выгода наших гастролей в том, что помимо круп и прочего, что выдано нам в дорогу в счет нашего пайка, нам что-то выдают и здесь. Вдобавок приезды и отъезды сопровождаются не только митингами, но и «банкетами». Так, по приезде нас накормили кашей и ставридой. Не сомневаюсь, что накормят и в дорогу. Простота нашего бытия, когда-то невероятно угнетавшая меня и остальных, теперь уже никого не угнетает. Мы радуемся, когда вместо цветов нам дарят селедку. Мы вообще радуемся каждому пустяку. Омрачают эту радость лишь постоянные ссоры, неизбежные во время гастролей, когда нарушается привычный быт. Казалось бы, всем нам, давно знакомым друг с дружкой и многое испытавшим, следовало быть терпимее, но нет. Давнее знакомство не смягчает вспыхивающие ссоры, а, напротив, подливает масла в огонь. Начав ругаться из-за места в гримерной, люди вспоминают давние обиды, и ссора растет как снежный ком. С. И. часто вспоминает антрепренера Арцыбушеву[119], у которой было строгое правило: за каждое бранное слово, произнесенное в театре (разумеется, вне сцены), артист штрафовался на рубль, а любая ссора обходилась каждому, кто принимал в ней участие, в пять рублей. Хорошо бы и у нас завести такое правило, только штрафы брать не деньгами, а продуктами и табаком. Но наш добрейший Р. с этим не справится. У него прекрасный характер, но твердости ему недостает. А Павла Леонтьевна старается игнорировать все склоки. Ее возвышенная душа их не принимает. Я не раз была свидетельницей того, как она шла на уступки при малейшем намеке на ссору. Некоторые люди этим беззастенчиво пользуются вместо того, чтобы брать с нее пример.

12 июня 1922 года. Керчь