Крымские каникулы. Дневник юной актрисы

У наших бездарей появилась ширма, за которой они пытаются прятать свою бездарность. Ширма эта называется «поиск». Если Р. на репетиции делает кому-то из них замечание, то слышит в ответ: «Я ищу новые пути в искусстве». Меня это невероятно раздражает. Когда В. В. повторила эту фразу в третий раз за репетицию, я не выдержала и сказала ей: «Сортир вон там», да еще и рукой указала. Получилось очень эффектно. Все, кроме В. В., смеялись. Шутки повторять не следует, но эту я стану повторять всякий раз, как услышу про поиск пути.

16 декабря 1922 года. Симферополь

Появились червонцы[177]. Мне очень непривычно видеть надпись «червонец» на деньгах и считать на червонцы. У нас дома слово «червонец» звучало только в шутку, в те редкие минуты, когда отца посещало желание побалагурить. «Я еврей, а не японец, потому люблю червонец», – говорил он. Никто не хочет расплачиваться червонцами, но все хотят их получать. А. М. устроил скандал во время репетиции. Кричал, что нам должны платить червонцами, а не совзнаками. Схлестнулся с И., который начал его стыдить, и в пылу ссоры обозвал его «жидовской мордой». За эту «морду» он получил по своей морде от И. и немного хороших слов от меня. Но окончательно уничтожила его С. И., которая спокойно, так, словно ничего не случилось и вместо скандала идет дружеская беседа, спросила у А. М., не хотел бы он повторить свои слова в присутствии Ротенберга?[178] Я теперь разговариваю с А. М. только на сцене. Вне сцены стараюсь его не замечать. Дело не столько в его антисемитизме, сколько в его хамстве. Мало ли кто кого не любит, но нелюбовь не дает никому права прилюдно оскорблять человека иной национальности по национальному признаку. К примеру, мой отец не любил таганрогского городского голову Иорданова[179], а тот платил ему той же монетой. Отец часто высказывал дома свое недовольство Иордановым, но я ни разу не слышала, чтобы отец даже сгоряча назвал его «пиндосом»[180].

Подумав об отце, вспомнила его выражение, которое он всегда произносил по-русски: «Черту́[181] к чёрту, и будет совсем хорошо!» Отцу часто приходилось хлопотать о чьем-то правожительстве[182]. Он пользовался большим влиянием, и к нему обращались и дальние родственники, и земляки, и просто знакомые. Отец помогал людям с разбором, но правожительство устраивал всем, кто бы его ни попросил. Он считал это своим долгом. Считал, что еврей обязан помочь еврею, испытывающему гонения за свою национальность. Черта была проклятьем для евреев и благом для полиции. После того как Таганрог вывели за черту, доходы полицейских утроились. На взятки за правожительства полицмейстер Варламов построил для своей любовницы двухэтажный дом на Греческой. Об этом говорили все таганрогские евреи.

Черта исчезла, но антисемитизм никуда не исчез и не исчезнет, пока живы такие люди, как А. М. Некоторые пережитки могут исчезнуть только вместе со своими хозяевами. Такие негодяи, как А. М., устроили погром в Могилеве[183].

19 декабря 1922 года. Симферополь

«У нашей Насти ни дня без напасти», – говорит Павла Леонтьевна. Новая напасть – это борьба с самогонщиками. По всему городу идут облавы. Всякий, кто хочет напакостить ближнему своему, сообщает о том, что он прячет самогонный аппарат. Найденные аппараты разбиваются на месте. Самогон тоже должен выливаться на землю, но выливают какую-то малость для вида, а остальное уносят с собой. Приходили и к нам, несмотря на то что мы никогда не варили самогона. Никто из нас, даже Тата, не умеет этого. Заглянули во все шкафы, под все кровати, разбили (случайно) две тарелки, натоптали повсюду и ушли. Я впервые в жизни услышала, как Тата ругается последними словами. Тяготы закалили нашу некогда тихую Тату. Она стала бойкой и давно уже не лезет за словом в карман.

Никак не могу забыть про фунты, пуды, аршины и версты и научиться считать на килограммы и метры[184]. Странно, что месяцы и дни недели до сих пор не переименовали по примеру французов[185]. В «августе» мне отчетливо слышится контрреволюция[186], а «воскресение» звучит как религиозная пропаганда.

ВЦИК своим постановлением обещает адмиралу Старку[187] и его морякам полную амнистию, если они возвратятся вместе со своими кораблями. Думаю, что никто не вернется.

В Польше актер застрелил президента[188]. Фамилия актера никому из нас не знакома. Я всегда огорчаюсь, когда узнаю, что где-то кого-то убили, но на этот раз мое огорчение особенно велико, потому что убийцей был наш брат актер.

21 декабря 1922 года. Симферополь