Крымские тетради

— В чем дело, что случилось? — шагнул Мошкарин к В.

Все шло хорошо: без происшествий добрались до Холодной Балки, гранатами взорвали вездеход. На машине были немецкие солдаты — их убили.

Дело было сделано — марш на яйлу!

Но каратели появились с гор неожиданно, с трех сторон.

Пархоменко скомандовал:

— Иванов, Шаевич, Алексеев, Зуев — за Холодную Балку, а мы подзадержим фрицев.

Он задыхался. Шаевич пытался что-то сказать, но Пархоменко оборвал его:

— Слыхал приказ?!

Шаевич и его товарищи перебежали дорогу и, выскочив за горный санаторий «Тюзлер», стали поджидать.

Внизу шла стрельба.

Вдруг появился проводник В., но без командира.

— Где Яков?

— Там, там… Его убили…

Шаевич почуял недоброе: В. отвечал не совсем уверенно.

— А ну пошли! Проводник, веди!

Внизу снова началась стрельба, потом четкий и громкий крик Пархоменко:

— Товарищи! Отходите!!

Взрыв и тишина.

Подбежали к Якову. Он мертв, — видать, взорвал себя гранатой. На снегу следы крови, разорванные пакеты, порубленные ветки, — наверное, немцы делали носилки из жердей.

— Отвечай: почему бросил командира? — спрашивает комиссар отряда Белобродский.

В. мнется, потом глухо говорит:

— Так он сам мне приказал уйти.

Допрос продолжается, пока В. в отчаянии не признается:

— А что я мог поделать? Он все равно не дошел бы, у него горлом кровь пошла.

Бросил умирающего командира!

В штабе отряда наступили тягостные минуты.

Что делать?

Выясняем, кто такой В. Молод. В прошлом шофер-лихач. Три дня назад самовольно покинул пост, объясняя это так: «Чего зря-то толкаться на морозе, собака носа не покажет, а вы немцев ждете!»

Тяжело. Но решение уже напрашивается — судить!

11

Останки коменданта увезли в Берлин, назначили нового.

Тот стал свирепствовать сразу же.

В городском парке повесили нескольких юношей, совсем мальчишек. На бирках, прикрепленных к груди, значилось: «За мародерство».

Шестого декабря свора гестаповцев появилась в еврейском гетто. Комендант и гебитскомиссар майор Краузе обошли казармы, а потом приказали:

— Всех построить!

Эсэсовцы с собаками окружили большую толпу: детей, женщин, стариков.

— Есть русские? — крикнул переводчик.

— Есть, есть, — ответили несколько голосов одновременно.

— Выйти из строя!

Никто не шевельнулся.

— Не желаете, господа? Похвально, очень похвально. Так сказать, семейная идиллия. Муж не покидает в беде жену, а жена мужа. Достойно восхищения!

Это говорил комендант, а переводчик дословно переводил. Комендант стал обходить строй, ткнул пальцем в грудь молодой женщины.

— Ты русская?

— Да.

— Выходи!.. А детей оставь… Они у тебя курчавые… Выходи, слышишь?

Женщина стояла не шелохнувшись.

— Последний раз: русские, выходите!

Молчание.

— Хорошо! — Комендант отошел, место его занял гебитскомиссар.

— Господа! Мы переселяем вас в новый район, там вам будет спокойнее. Пункт сбора — Наташинский завод, вас там ждут машины.

Начался медленный марш. Подгоняемые сытыми эсэсовцами и собаками, люди шли молча. Тропа действительно вела к Наташинскому заводу. Там гудели машины. Звуки моторов как бы звали к себе. Все стали торопиться, как-то сразу появилась надежда какая-то. Она-то и ослепила. Люди не заметили, как вступили на массандровскую свалку, как часть охраны оттянулась назад и стала заходить стороной.

Десятки пулеметов и сотни автоматов ударили одновременно. Все было заранее пристреляно.

Кое-кому удавалось вырваться из центра ада, но куда бы человек ни бросался — всюду его ждали пули.

Трое суток немцы прятали следы ужасного преступления. Погибло много врачей, медицинских сестер, инженеров, актеров филармонии, аптекарей. Трупами набивали заброшенные бетонные каптажи[2], а потом все это цементировали, замуровывали.

Через неделю на массандровскую свалку пригнали партию пленных политработников Красной Армии.

Здесь у фашистов получилась небольшая, но все же осечка. Кому-то из пленных удалось вырвать из рук охранника автомат и очередями скосить чуть ли не целое отделение солдат. Пленные с голыми руками бросались на вооруженных палачей, душили их. Говорят, нескольким все же удалось бежать. К сожалению, я ни одного человека из этой группы не встретил.

Район массового расстрела стал запретной зоной, его обходили за километр.

В Ялте и на всем побережье убивали людей, и в то же время в горы шли команды карателей. Жителям было ясно, что фашисты мстят за первые свои неудачи, за то, что на чудесном побережье кто-то осмеливается им сопротивляться.

Каратели идут в горы. Горят сосновые леса, дымовые смерчи поднимаются над лесными сторожками.

Упорная трескотня автоматов, татаканье пулеметов, надсадное уханье снарядов, рвущихся в глубоких ущельях, нахлестное эхо, перекатывающееся от одной горной гряды к другой.

Сосна вспыхивает не сразу. Вал огня надвигается на нее ближе, ближе. А дерево стоит, будто на глазах все гуще и гуще зеленея, потом — р-р-раз! — и столб огня от земли до макушки. А над темным буковым клином перекатываются огненные шары.