Крымские тетради

И все-таки где-то глубоко в душе я верил Николаю Кривоште, и было предчувствие, что веду к землякам самого нужного им человека. Но как они примут Кривошту?

К закату солнца добрались в отряд. У спуска в кошару встретились с Кучером. Я представил их друг другу.

— Здоров, командир!

— Здоров, комиссар!

Оба, как на подбор, рослые, крепкие, молодые. «Пожалуй, хорошая будет пара!»

У входа в кошару топтался сутуловатый часовой. Я узнал гурзуфца Семена Зоренко.

— Здравствуй, земляк. Чего согнулся в три погибели?

Он посмотрел на меня, промолчал.

В кошаре вокруг дымящего очага сидели ялтинцы. Все обросли бородами.

Холодно, неуютно. Сквозь полуразрушенные стены намело немало снега, который уже почернел от копоти костра. С дырявой крыши течет на людей — это тает лежалый на крыше снег. На меня, да, наверное, и на нового командира вся эта картина подействовала удручающе.

Я представил Николая Кривошту, кратко рассказал его биографию, подчеркнул, что он наш земляк: службу провел в Феодосии, потом в степном Тархункуте. Мое сообщение встретили довольно равнодушно. Ни вопросов, ни восклицаний.

Кривошта молчал, но я видел, как воспринимает он эту неприглядную картину. Вот сел поближе к костру и начал сушить одежду.

Сильные порывы ветра через незаделанные щели пронизывали кошару. Люди ежились. Кривошта, сидя на своем вещевом мешке, продолжал наблюдать. Он волновался, у него вздрагивали ноздри.

Поднялся неожиданно и, взяв в руки автомат, властно скомандовал:

— А ну встать!

Лениво сбросив с себя одежду, партизаны поднялись.

— Быстрее, по боевой тревоге! — подгонял Кривошта. — А теперь всем выйти из кошары!

Он первый твердым шагом направился к выходу, за ним медленно потянулись недоумевающие партизаны.

На холодном ветру Кривошта построил партизан в две шеренги.

— Что это еще за эксперимент? Холодно! Давайте в кошару. Чего морозишь, командир?

— В кошару вернемся тогда, когда приведем ее в порядок. Марш сейчас же за мелким хворостом!

— Где же его ночью найдешь?

— Найдешь! Пропуск в кошару — вязанка хвороста. Кто хочет тепла, тот найдет!

На часах поставили нового парторга Михаила Вязникова.

Кучер и Кривошта первыми принесли по доброй охапке мелких веток и начали приводить помещение в жилой вид.

Через полчаса появилась возбужденная группа партизан с сеном.

— Везет вам, хлопцы! — почти по-мальчишески крикнул суровый Кривошта. Кто-то. уже с улыбкой посмотрел на него.

Кошара быстро меняла свой вид. Кривошта с военной точностью распределил места для лежанок, наметил проходы. Все дыры проконопатили хворостом и сеном, сразу повеяло уютом, стало теплее и веселее. Скоро закипела вода в котлах, мы заварили чай и пригласили всех угощаться.

На середину вышел Николай Иванович Туркин, тот самый бухгалтер, который с Кулиничем убил комендантских солдат в первом бою. Когда мы явились в кошару, я не узнал его. Большая, неопределенного цвета борода сильно изменила Туркина. Но сейчас он, посмотрев на нового командира отряда, вдруг, может впервые улыбнувшись за эти дни, сказал:

— Ну, теперь у нас получается вроде порядок!

«Порядок» — редкое слово в устах настоящего бухгалтера.

В полночь Кривошта, снимая портупею, приказал:

— Всем спать!

Яркое зимнее утро. Слышны разрывы бомб где-то в районе Бахчисарая и далекий ровный рокот моторов. Это наши летчики с кавказских аэродромов «поздравляют» фашистов с предвесенним утром.

Кривошта снова выстроил партизан.

— Сегодня день санитарной обработки. Долой бороды и грязь! Все перестирать, перечистить, перештопать! Это главная боевая задача. Командир вытащил из планшета ножницы. Под руку попался директор Ялтинской средней школы Ермолаев — «Пугачев», как прозвали его в лесу за черную, поистине пугачевскую бороду.

— Ребята, Пугачеву хана! — кричит Смирнов, бывший гурзуфский маляр. Он правит бритву для очередной процедуры. Брадобрейный комбинат работает полным ходом. Кто-то умоляет оставить ему бороду.

Кривошта смеется:

— Ее надо заработать! За пять убитых фашистов буду награждать бородой, за десять — звание «Пугачев» и борода до колен!

Переменилось настроение, появился смех, совсем исчезнувший из обихода ялтинцев. Кривошта все делал без натяжки, легко, естественно, но за этим чувствовалась железная воля.

Три иголки без устали штопали и латали партизанское одеяние. Вокруг костров люди толпились за горячей водой, посуды не хватало.

Потом началась реорганизация отряда. Кривошта настаивал на создании боевых взводов и хозкоманды. Я подумал и согласился. Партизанский отряд, конечно, не регулярная часть, но теперь во главе отряда кадровый пограничник, пусть будет так, как ему хочется.

Партизан распределяли по взводам. Тут решающее слово было за Петром Ковалем, Сашей Кучером, Иваном Подопригорой и Михаилом Вязниковым. Они знали людей, видели их в бою с карателями.

— Товарищ командир, а в какой же взвод Семена Зоренко? Он наш, гурзуфский, — спросил Смирнов.

Думали, гадали и оставили при штабе для охраны. Правда, прежде спросили у него:

— Куда желаешь?

Он мялся, мялся, а потом выдавил из себя:

— Хоть в попы, хоть в пономари. Церковь одна, без колоколов.