Крымские тетради

— Толя свое сделал. Уяснил?

— Я понял, командир.

Голоден и дядя Степа. Вот он в штабе района, на докладе у начальника разведки Ивана Витенко, известного на весь крымский лес своей аккуратностью. Иван будто не прожил в лесу четырех страшных месяцев, будто только что вернулся после прогулки по ялтинской набережной. Выдают лишь глаза, под которыми болезненная синева, да бледные губы, почему-то всегда поджатые.

Выслушали Степана, угостили чем могли. И конечно, лапандрусиком, только что вытащенным из горячей золы. Обычно скупой, Витенко на этот раз расщедрился:

Степа, возьми еще один, мой.

— Да ну!

— Это тебе аванс за живого Митина.

Вмешивается в разговор новый начальник штаба района подполковник Щетинин (я был в севастопольских лесах):

— Заруби на носу, товарищ Становский: Митин нам нужен живой.

— Понятно, товарищ подполковник.

Третье марта приближается. Боевая группа сколочена. Да, да, боевая. Если не возьмут «тихо», то возьмут с боем. Так решили. Командиром боевой части назначили Петра Коваля, дали ему два ручных пулемета и десять партизан, в числе которых был и бывший комиссар истребительного батальона Александр Поздняков, человек редкой выдержки. Правда, больной, тяжеловатый в походе. Толя Серебряков, между прочим, заметил:

— Куда уж вам, дядя Саша?

— Куда и тебе, сынок.

— А ежели того, драпака придется…

— Драпа, мальчик, не будет.

Я задаю себе вопрос: почему же Митин решился заглянуть на Грушевую поляну, о чем он думал, когда под прикрытием сумерек по крутой тропе поднимался в свой лесной домик? На что он, в конце концов, рассчитывал?

Конечно, на наш голод. Он думал, мы настолько истощены, что уже не способны спуститься с гор чуть ли не на окраину Ялты и подняться обратно. Кроме того, за последние десять дней на Южном побережье — ни единой партизанской операции. Это очень успокаивало.

Из-за Медведь-горы поднималось весеннее солнце. Его лучи уже крепко пригревали на склонах лес, на тропах подтаивал снег. А ниже снега почти не было, земля пахла талыми водами, кое-где кустилась молоденькая зелень.

Партизаны шли гуськом, делая короткие привалы. Спуск был крут, день проходил быстро. В просветах между кронами могучих сосен мелькали уголки родного города, сверкавшего на весеннем солнце. Вокруг была успокаивающая тишина. Оглядываясь, прислушиваясь к каждому шороху, партизаны подошли к высотке, стоявшей над Грушевой поляной. Стали наблюдать, увидели домик с большим крыльцом, куда выходили две двери. Вокруг усадьбы плетеный забор, за ним стог сена, небольшой сарайчик.

Становский увидел женщину. Она вышла на крыльцо, высыпала мусор; поправив рукой волосы, посмотрела на закат, розовевший над яйлой, залюбовалась им, а потом проворно вернулась в дом.

Может, и сам Митин дома?

Стоп! Не спешить!

Митин не из простачков, вряд ли средь бела дня явится сюда. Такие ходят ночами.

Стало понемногу темнеть, над соснами поднялась луна. Из Долосс доносились звуки: прошумел мотор и заглох, проскрипели повозки — это румыны. Чуть позже услышали музыку — крутили пластинки. «Чтобы тело и душа были молоды, были молоды…»

Из лесу вышел человек, осторожно прошагал метров десять по лунной поляне, остановился, прислушался. Долго стоял на одном месте, весь настороженный. Чувствовалась страшная нерешительность.

Блеснула полоска света, показался женский силуэт, и все скрылось за дверьми.

— Он? — встревоженно спросил Поздняков.

— Собственной персоной, — глухо ответил Становский. — Толя, обрезай провода.

— Есть, дядя Степа!

Становский подозвал Коваля:

— Позиция?

— Порядок. В случае чего минут на двадцать задержу. Справишься?

— Хватит.

Еще подождали, потом начали приближаться к домику. Вдруг на крыльце появился бородатый человек с собакой — сосед Митина.

Становский обогнул стоявший невдалеке стог сена, оказался рядом с бородачом.

— Уведи домой собаку и чтобы ни-ни! — приподнял пистолет. — И возвращайся немедленно ко мне.

— Понял, гражданин.

Бородач не мешкая исполнил все, что приказали.

— Не дрейфь, друг. Теперь стучись к Митину, попроси у него соль, что ли.

— Понял, гражданин.

Бородач находился в состоянии шока, но делал то, что ему приказывали. У него даже голос оставался натуральным.

— Слухай, сосед! А чи не найдется у тебя соли?

Открылась дверь.

— Ну чего тебе?

Бородач отскочил, и перед Митиным в полный рост появилась фигура Становского.

— Здоров! Вот и встретились! — Становский грудью втолкнул предателя в комнату. — Оружие имеешь?

— Нет.

— Обыскать!

Жена Митина чуть ли не в голос:

— И за что его! Ничего он такого не сделал. — Остановившимися глазами она глядела на Становского.

— Одевайся, Митин!

Лицо предателя мраморное, руки не слушаются. Он никакие мог найти шапку.

Ему помогли одеться.

— Куда же это меня? — выдавил он.

— Сам знаешь. Тебя ждут не дождутся, загулял, дружок. А ну, марш!

Вели Митина по тайным тропам — так исключались самые крайние неожиданности.

Луну накрыли черные тучи, ударил с востока ветер, и завыла пурга, снежная, морозная. Ни зги не стало видно, перепутались тропы, лес стал каменеть.