Крыса

Его расписание было составлено таким образом, чтобы первые занятия начинались уже после обеда, потому что, когда он писал, он садился писать в восемь утра. Он старался заканчивать не раньше одиннадцати, но нередко уже в десять тридцать работа, по сути, заканчивалась. В такие моменты он часто вспоминал историю — вероятно выдуманную — из биографии Джеймса Джойса. Как-то раз в гости к известному писателю пожаловал друг и увидел того за письменным столом, обхватившего голову руками, явно в состоянии полного отчаяния. Когда друг поинтересовался, что стряслось, Джойс сказал, что за все утро он выдавил из себя лишь семь слов. «Но, Джеймс, для тебя это неплохо», отреагировал гость. На что Джойс заявил, «Может, оно и так, но я ума не приложу, в каком порядке они должны быть».

Выдуманная или нет, эта история не раз выручала Дрю. Ведь именно так он чувствовал себя в последние полчаса запланированной работы. Тогда и появился страх потери слов. Вот только в случае с Деревней он целый месяц испытывал нечто подобное каждую проклятую секунду.

А этим утром все было иначе. Дверь его воображения распахнулась прямиком в прокуренный, пропахший керосином салун «Голова Бизона», и он уверенно в нее шагнул. Он видел каждую деталь и слышал каждое слово. Не своими глазами, а глазами пианиста Геркимера Беласко он видел, как Прескотт прижал к подбородку девушки свой кольт сорок пятого калибра (с перламутровыми накладками на рукояти) и принялся поливать ее грязью. Когда Энди Прескотт нажал на курок, аккордеонист закрыл глаза; чего не сделал Геркимер, и Дрю увидел все: полетевшие в разные стороны волосы и брызги крови, пробитая пулей бутылка Олд Данди и осколки зеркала, в которое угодила пуля, закончив свой путь.

Кажется, Дрю впервые писалось так легко и свободно, и, когда чувство голода вытащило его из состояния транса (на завтрак его ждала миска овсяных хлопьев), он посмотрел вниз экрана и увидел, что уже почти два часа дня. Спина ныла, глаза болели, но на душе было радостно. Он будто был пьян. Он распечатал все, что написал (охренеть, восемнадцать страниц), но убирать листы не стал. Вечером он возьмет ручку и вернется к ним, но уже сейчас он знал, что правок будет минимум. Одно или два пропущенных слова, случайный повтор и, может быть, слегка натянутое, или совсем неуместное, сравнение.

— Как под диктовку, — буркнул он себе под нос, готовя сэндвич.

13

За следующие три дня он выработал идеальный режим работы — как часы. Могло показаться, что в этом доме он писал всю жизнь. Садился за стол в семь тридцать, а заканчивал к двум часам дня. Потом он ел. Потом спал или гулял вдоль дороги и считал столбы. Вечером растапливал печку, грел на плите что-нибудь из запасов консервов, после чего звонил домой и разговаривал с Люси и детьми. Затем он редактировал свои страницы и читал одну из книг, найденных в шкафу на втором этаже. Перед сном он заливал водой огонь в печи и выходил на улицу посмотреть на звезды.

Книга писалась на ура. Стопка страниц, выдаваемых принтером, стремительно росла. Он заваривал кофе, пил свои витамины, чистил зубы и не боялся работы, а, напротив, с нетерпением ждал ее начала. Стоило ему сесть за стол, как слова сами находили его. Ему казалось, что каждый новый день — как на Рождество — его ждали новые подарки. Он был так увлечен, что на третий день далеко не сразу заметил, что стал много чихать, а в горле появилось першение.

— Что ел? — поинтересовалась Люси, когда он позвонил ей в тот вечер. — Только честно, мистер.

— В основном то, что привез, но…

— Дрю! — она растянула второй слог, и получилось Дрюууууу.

— Но думаю завтра купить что-нибудь, как работу закончу.

— Хорошо. Тогда езжай на рынок в Сент Кристофере. Он небольшой, но всяко лучше этой придорожной забегаловки.

— Ладно, — сказал он, хотя он точно не собирался ехать аж до самого Сент Кристофера. Это девяносто пять миль в оба конца, а значит, вернется он уже ближе к ночи. Лишь когда он положил трубку, до него дошло, что он обманул ее. Чего не было с тех пор, как он работал над Деревней, а именно с того момента, когда эта работа застопорилась. В те дни он мог минут двадцать сидеть напротив того же ноутбука, каким пользовался сейчас, и выбирать между гущей и зарослями. Оба слова вроде бы подходили, но ни одно его не устраивало. Сгорбившись над экраном, вспотев, он готов был начать бить себя по лбу, лишь бы в голове, наконец, появился нужный вариант. Люси, нахмурив бровь в стиле «я переживаю», периодически спрашивала, как идут дела, и он одинаково и коротко отвечал: «Хорошо».

Раздевшись перед тем, как лечь, он сказал себе, что это пустяк. Если это и была ложь, то ради блага, сказанная лишь для того, чтобы предотвратить возможный спор. В браке так все время делают. Как раз, чтобы брак сохранить.

Он лег, выключил свет, дважды чихнул и уснул.

14