Крыса-любовь

— Я их заставила повесить эту бумажку, — сообщила Мишель. — Я настояла. Что тут творилось! Ты не представляешь! — Она осеклась, вспомнив, с кем разговаривает. — Хотя ты— то, наверно, как раз представляешь. Одним словом, все это нужно было прекратить! — Мишель с силой дернула молнию на сумке. С силой и злобно. — Кстати, не верь всяким ужасам про рак. Вряд ли все на самом деле так плохо. После того, что я видела…

Как я понял, Мишель неожиданно вернулась в палату прошлым вечером: перекусила в больничном кафе и решила еще раз взглянуть на Гордона, прежде чем идти домой. В палате стоял полумрак, светились только ночник да луна в окне. Сначала Мишель не заметила ничего необычного. И если бы кто-то вдруг не захихикал, она могла бы уйти, так и не сделав своего открытия.

— Господи, это было так… так… — Не найдя подходящего слова, Мишель зашипела, брызгая слюной.

— Как — так? — уточнил я.

Хорошенькое же было дельце, если даже Мишель не может подобрать слов!

— В общем… тут был мужчина. Лет пятьдесят с чем-то. Может, шестьдесят. Рак предстательной железы. Лежал тут, на полу.

Мишель кивнула на блестящий голубой линолеум за кроватью Гордона, под окном. Знакомое местечко. Когда я приходил к Гордону поздно вечером, то сам часто сидел там, прислонясь к стене. Туда попадал лунный свет; единственный уголок в палате, где можно было забыть, что ты в больнице. Как раз в прошлое полнолуние сестра Крисси помогла мне подкатить туда кровать с Гордоном, и лунный свет падал ему на лицо. Подсвеченный луной Гордон лежал как Тутанхамон двадцать первого века.

— Он… был с женщиной, Стори.

— И?

— А ты как думаешь?

— Они что, занимались любовью?

Мишель нетерпеливо втянула воздух.

— Они спаривались, Стори. Совокуплялись.

Мишель умеет найти слова, которые на корню убивают всякое чувство. Меня до сих пор шокирует ее вульгарность. Мишель непримиримый борец против «нежностей».

— Так-то вот, Стори! Они занимались сексом в больнице. На полу. При коматозном больном. — Мишель чеканила каждое слово. Ей требовалось, чтоб я проникся таким же отвращением, как и она. — Оба совершенно голые. Она тоже старая, его возраста. Вроде бы жена. Бог мой, только представить…

Она зажмурилась. Видно, освежала память.

— Все было видно. Луна светила прямо на его… Хотя тебе не интересно.

Еще как интересно!

— И что потом?

— Разумеется, я нажала экстренный вызов. И через какое-то время — кстати, очень долгое — явилась медсестра. Постарайся не попасть сюда с сердечным приступом. Эту их кнопочку я бы назвала «приду когда захочу», а не «экстренный вызов»! Пока она дошла, любовнички уже смотались. Спрятались в другой палате. Я хотела вызвать полицию, но все сговорились покрывать эту парочку. «Жертва рака». «Плохой прогноз». «Очень болен». Ля-ля-ля. Куча оправданий. Уши вянут слушать. Я им сказала: «Если ты умираешь, это еще не значит, что можно вести себя как животное. Или теперь не модно умирать достойно?» Мишель подхватила сумку.

— Я думаю, это еще не все. Женщина, которая разносит чай, кое-что мне порассказала. Похоже, вчера был не первый раз. Представляешь? — Тут Мишель остановилась, потрясла головой и поморгала, будто вдруг поняла, что всеобщая глупость заразна. — Господи, кого я спрашиваю!

Позже, в больничном кафе, Тайте сделал мне вполне приличный кофе — три четверти сливок, — и я подсел за дальний стол к Марии. Она тонула в квитанциях и кассовых чеках. Мария вечно занята бухгалтерией.

Она уже знала про ночных визитеров в палате Гордона (Мария знает все). Да, Мишель не ошиблась. Это был не первый раз.

— Каждую ночь. Иногда дважды за ночь. — Мария улыбнулась. — Всем бы так.

Судя по всему, Фатима — продавщица чая — разнесла по больнице весть про Гордонов стояк. И народ потянулся к нему в палату — увидеть чудо собственными глазами. Очевидцы заверяли, что его жезл наделен великой силой.

— Хочешь сказать, член моего брата теперь вроде как святыня? — Это не укладывалось у меня в голове. — И к нему идут паломники?

Мария перекрестилась и улыбнулась. На миг темные мешки у нее под глазами разгладились и в улыбке проглянули Неаполь, Софи Лорен, загорелые ноги, черные летящие юбки.

— Говорят, в нем сила, Арт, — шепнула она. На ее груди блеснуло золотое распятие. Она сделала большие глаза. — Люди зовут его «Лурд любви».

Лурд любви? Палата 417 — храм? Мой брат — монах— чудотворец?

Многое встало на свои места. Я вспомнил, сколько раз заходил к Гордону и заставал там парочки студентов— медиков — опустив головы, они нервно листали его карточку. Как-то вечером там ковырялись медсестрички — шарили под кроватью, якобы искали пропавший градусник. И еще я вспомнил кое-что про Сандру и Тони.

Всего пару дней назад я застал их практически в шкафу с одеждой Гордона. В тот момент я слегка удивился, но Сандра только улыбнулась и прошмыгнула мимо меня за сумочкой. Тони провел пальцами по притолоке, будто проверял, нет ли пыли.

— Наводим чистоту, Артур! Эти больничные халтурщики дня не продержались бы у меня на фирме.